Nektototam's Blog

«Вот свезло, тя за ногу, а!  Так свезло, что ну, как тракан тя збада–а–а–ай…» – Счастливчик боялся даже шевельнуться, чтобы не спугнуть свалившуюся на него удачу.  Он сидел, скрючившись на старой лавочке в парке, улыбаясь приглупейше, зажав карман куртки левой рукой, а правой вцепившись в старую добрую помощницу метлу. Именной ей, боевой подруге, и выпала… честь!  Он явственно ощущал, как в кармане расцветает всеми цветами радуги его будущее. Их будущее! Спохватился он, его и Ханнуш… Нет, Я–Ханнуш!  Ой, он таки, и правда такой счастливчик, каких и на всем свете–то не сыскать!  Дрконы, тя!  Нынче даже самые мелкие не верили в  дрконов, а уж про даримую ими удачу и вовсе можно было втереть только свеже–вылупившимся, ога! И тут, вот она такая, да прямо под его метлой! Теперь и новый дом можно, и даже с садиком – самой его заветной мечтой. Пусть и не большим.

Вообще–то, по жизни Счастливчику везло… Ну, как бы лучше сказать–то?  Как утопленнику, вот.  Да, точно – как утопленнику. Он шагу не мог сделать, чтобы ничего не сломать, ни разу не споткнуться, а споткнувшись, не сверзиться во весь свой немалый рост или, в крайнем случае, не порвать свою латаную–перелатаную куртку о невесть откуда взявшийся угол. Единственную его драгоценность, надо сказать.  Словом, никто и никогда не видел его не хромавшим. То на одну, то на другую ногу.  А то и на все сразу. При этом он никогда не унывал, лишь поругивался незлобно, посмеиваясь над собой и не поминая судьбу. Вот она, видать, в благодарность за терпение, и подкинула ему подарочек!

Как его звали на самом деле – никто даже не задумывался. Счастливчик, да Счастливчик. Поговаривали, что даже Я–Ханнуш не знает его имени наверняка. Врут, конечно, но нам–то какое до того дело?

Все в городе звали его «Счастливчиком» и никак иначе.  Услышав свое имя, Счастливчик вздыхал, его огромный пористый нос, подпрыгивал, взмахнув крыльями ноздрей, но, от рождения пришпандоренный намертво к крепкой, как камень башке, так и не взлетев, сокрушенно опускался на место. Счастливчик чесал пятерней в затылке и вздыхал снова. Оскорбленный нос его больше не двигался, а вот маленькие глаза–пуговички, убирались от греха подальше в складки длинного лица с острым подбородком, задранным кверху.  «Не, ну а чё, уня? –  Сипел он смешным баском, – Тракан тя збодай»

Вообще–то, по всеобщему мнению, в жизни этому охламону по настоящему повезло лишь однажды: его, ко всеобщему изумлению, не задумываясь ни на секунду, выбрала городская любимица и властительница грез, Она–Ханнуш. Почему она поступила так, не знал никто. Даже Счастливчик, как ни пытался, так и не смог понять. А спросить так и не решился: а ну, как возьмет, да и передумает, поняв свою ужасную ошибку?  Отвергнутые Ханнуш ухажеры цедили лениво, мол, жизнь у нее была скучна, ха.  Вот и выбрала клоуна, чтобы не дожидаться, когда цирк приедет та. Праздник, который всегда с собой, ога. Одно слово – счастливчик, ее избранник–то. Как есть – счастливчик. И фыркали при этом, воображая смех.

А в последнее время, все отчего–то шло наперекосяк. Я–Ханнуш была хмурой и по вечерам пропадала у соседки, её  давнишней подруги, откуда возвращалась радостно улыбаясь. Ну, это она так говорила Счастливчику, что у соседки.  Он однажды, совершенно случайно проходя мимо, взял да и заглянул соседке в окно и, не увидев там Я–Ханнуш, понял, что у него и правда на этот раз все плохо. Кончилось его везение, тракан тя…

На осторожные расспросы Счастливчика, Ханнуш лишь пожимала плечами и предлагала ему подыскать еще работу. По вечерам, чтобы бездельем не мучался. В добавок к той, что он занимался весь день – подметал листья в парке. Раз уж так свой садик хочется.

– Я видела у Она–Йоннуш такие занавески, – Сказала Ханнуш однажды, – нам бы такие очень пригодились. Представляешь, они с бабочками и цветами. Бабочки летают меж цветков, и всем весело. А у нас… – Ханнуш махнула рукой в сторону низкого окна без всяких занавесок,  – у нас… Мне брат говорил, у него большой заказ и ему помощник нужен. И как раз по вечерам. Счастливчик угрюмо молчал и на предложения Ханнуш не откликался.

Счастливчик сжимал карман с найденной удачей и ликовал. Такое раз в жизни может случиться! Да и то, далеко не с каждым. Не–ет, не с каждым, тракан тя збадай!  В их городе, на его памяти, никому так не свезло. Ни разу! Только ему! Ура! Теперь Ханнуш снова станет Я–Ханнуш, а занавески с бабочками они повесят даже на двери в дровянике на заднем дворике, который нужно еще починить, но и это с его сегодняшней находкой, сущая ерунда. Не оторвать бы сдуру карман, подумал он, отводя судорожно сведенную левую руку правой, курточка–то совсем ветхой стала. Я–Ханнуш все грозится ее выкинуть, да куда выкидывать–то, если новую ему справить никак не выходит?

На колени к нему плюхнулась  бабочка Хлоп, его старая знакомая, помогавшая ему иногда в парке с листьями.

– А я, это, домой иду, тракан тя збодай. – Сказал Счастливчик и улыбнулся.  Бабочка посмотрела на него и, хихикнула.  – Ты, эт, давай, проваливай, а то еще подумают чего, тракан тя!

Подмигнув,  бабочка вспорхнула, шлепнув Счастличику по носу кончиком крыла и   двинулась дальше по своим делам.

– Садись за стол. – Скомандовала Ханнуш, снимая с печи  большой расписной горшок с грибным супом. Поставила его осторожно на дощечку посередине стола и сняла крышку, – Твой любимый. –  И, протягивая Счастливчику ложку, добавила. – У меня для тебя есть … новость.

Счастливчик замер, – вот оно. – Мелькнуло у него, – началось.

– У меня, типа, тоже. –  Сказал он, – Я типа, тракан тя забодай…

– Ой, погоди! – Всплеснула руками Ханнуш, – совсем забыла. Сбегай к Она–Йоннуш, она мне обещала к обеду новую скатерть одолжить. Да оставь ты эту проклятую куртку!

Счастливчик держал в руках куртку, которую снял, чтобы показать найденное им сокровище.  Он осторожно повесил куртку на проволочные плечики, доставшиеся им вместе со старым фанерным шкафом от прошлых жильцов.  Шкаф был так ветх, что двигать его давным–давно уже было нельзя. Ни слова не говоря, закрыл хлипкую дверку и пошел к Она–Йоннуш.

Эх, надо бы было ей сразу сказать, – думал он, стучась в дверь Она–Йоннуш, – но ничего, я еще успею.

Он даже зажмурился, представляя себе изумленное лицо Я–Ханнуш, ах!

– Ты чего это глаза закатил? – Услышал он хмурый голос Она–Йоннуш, – уже сказала?

– Что? Тракан тя, забодай. Не, не сказала, сказала, ты ей чего–то, тракан тя задери, обещала.

– Эх, ты и правда счастливчик, Счастливчик, – улыбнулась Она–Йоннуш нехотя, – свезло тебе, ох свезло…

– Хе! А то! – выпятил грудь Счастливчик, и похлопал по карману. Ох, тракан тя замотай!  Куртка то дома… Но ничего, сейчас Я–Ханнуш так обрадуется, что всю жизнь будет счастлива. И схватив протянутый ему сверток, заспешил обратно, даже забыв попрощаться. Тем более, что едва уловимый запах одиночества, исходивший от жилья Она–Йоннуш и ее зеленые, внимательные, как сегодня,  глаза, его, откровенно говоря, сильно смущали.

Счастливчик помог Ханнуш накрыть на стол. Печка вновь радостно гудела пламенем. Новенькая скатерка, расшитая огромными пионами, была просто прекрасна. Ханнуш вернула на стол котелок с парящей безумным ароматом грибной похлебкой. Зачерпнув поварешкой, она налила полную чашку Счастливчику.  Затем себе. Села за стол напротив Счастливчика и, попробовав похлебку, сказала:

– Ну, кто первый?

– Давай ты, – великодушно сказал Счастливчик, смакуя первую ложку похлебки. Его новость в любом случае будет столь великолепной, что уже и не важно, чем сможет его поразить Ханнуш.

– Я… научилась! – Сказал Ханнуш, и отложила ложку. Она смотрела во все глаза на Счастливчика, но тот от растерянности не знал, что ответить. – Ну, ты чего, Счастливчик? Я научилась… шить! Вот –  скатерть, как тебе?   Она–Йоннуш, сказала, что от заказчиков отбоя не будет! Заживем!  И когда–нибудь будет тебе сад!

– Ой! Так это, тракан тя… Это ты?

– Пф! Это еще ерунда! – Отмахнулась Я–Ханнуш, –  Я… Вот смотри.

Она выскочила из–за стола и, развернув сверток, лежавший на подоконнике, подала Счастливчику новенькую куртку. Куртка  – предел его мечтаний: с целой кучей карманов и именно там, где он и хотел! И она была расшита совершенно чудесными растениями. Некоторые он узнавал, а другие и вовсе были фантастическими. Он вдруг явственно вспомнил, как Я–Ханнуш выспрашивала его, зашивая очередную прореху в его старой куртке,  какую бы  куртку он хотел, если бы вдруг на них свалилась удача  и она умела бы шить по настоящему, а не только дыры штопать?  Счастливчик охотно пускался в мир фантазий, забывая о реальности, хлопая себя по карманам и по…

– А… где моя куртка, – спохватился он, –   у меня же…

В шкафу сиротливо висели три пустых плечика.

– Там, где ей самое и место, – отмахнулась Я–Ханнуш, разглядывая куртку, – в печке. В той куртке было больше заплат, чем куртки. Ну, как тебе мой подарок?

Счастливчик, медленно поволок ложкой кусочек гриба прямо из горшка и принялся его жевать, глядя на восторженно вздыбившиеся кисточки на ушах Я–Ханнуш и ее сверкающие ярко–синие бусинки глаз. Прожевав, он, наконец–то смог выдохнуть. Не выдержав ее взгляда, он   зажмурился и забормотал:

– Я–Ханнуш.  Знаешь, а я только что понял, что… – Он замолк. Перед его внутренним взором отчего–то  мелькнули  насмешливые зеленые глаза Она–Йоннуш, и он, отмахиваясь от них, выпалил, –   Счастливей меня нет никого на целом свете!  Я… – Его пальцы катали невидимые крошки по столу, – Знаешь, я поговорю с твоим братом. Завтра же. Мы все с тобой, тракан тя…,  и садик… – Из глаза Счастливчика выкатилась прозрачная слезинка и заскользила по складкам лица, огибая препятствия и лихо сбегая по откосам скул. Добравшись до подбородка, слезинка, зависнув на секунду, сорвалась и звонко шлепнулась в ложку, лежавшую перед ним на столе. – Это…, это от счастья, тракан тя… – пояснил он, шмыгая носом, хотя всем и так было ясно, что от счастья, от чего–же еще?