Ну, ма-а… — Тощий Лерка с подбитым левым глазом и руками в неистребимых цыпках от постоянной возни с приблудными животными, бубнил под нос, стараясь не смотреть матери в глаза, — Не, а ну чё она!
Она – классная, училка. А ведь жизнь только налаживаться начала, после того взрыва бикфордова шнура прямо под ногами у директорши. Ее счастье, что случайно наступила на шнур и огонь не дошел до детонатора. Ногу может и не оторвало бы, но из школы в этот раз выперли бы без разговоров. Он ей радостно так улыбнулся: «Добрый день, Вероника Ильинична». Та чуть не упала. И чего они на задний двор приперлись? А классная и тогда у нее за спиной маячила. Лерка едва ей успел: «Здрассь, Людмила С-стиновна, блядь!» Последнее, думал, что про себя. Но это уже и не важно, дым, пыль, крики… И, как она услышала? Останешься снова на второй год. В ремеслуху пойдешь, коров пасти выучишься, хоть какое-то занятие. А я чё, я ни чё, уж лучше коров пасти: тишина, никто не зудит, кроме слепней, да мошки. Да уж точно лучше они, чем Людмилка с ее придирками. Житья от нее никакого. В натуре — сука! А я чё, я и не говорил… Черт, снова вслух сказал. Нет, пора за чуфнайкой и на рывок. У Чики старшего есть чуфнайка. Она ему сейчас не нужна, он после ходки на малолетку, отъедается. Даже из дома не выходит. Во отощал. Три рубля он уже заначил, осталось совсем немного на билет на автобус, а дальше до Города в собачьем ящике можно доехать, под вагоном. Вот только без чуфнайки никак. Зима, до лета никак не дожить… В чуфнайке есть шанс доехать, и даже, если повезет – живым. Как Санька Козлов. Он же не вернулся. От хорошей жизни не возвращаются. А Городе настоящая жизнь, не то, что у нас тут. Уроки? Да не задали нам. Вот только мамка Санькина на меня теперь смотрит странно. А я чё, я ни чё. Ни сном ни духом, ага. Хорошо хоть расспрашивать перестала. Везет Саньке. Только по рисованию. Да посеял я альбом, посеял! И карандаши. Конечно все, не по одному же. Всю коробку где-то. Если он чего терпеть не мог,так это рисование. А еще Людмилка со своими: «мне нравится, как ты рисуешь. У тебя определенно есть талант». Рубля хватит. Да, если будет сдача – пол булки полубелого, если не черствый. Три дня без сладкого. Это она смеется, что ли? Можно подумать, у нас тут медом намазано все время. Пчелы от обжорства летать не могут. Медведи свои носы в окна суют. Да иду я, иду! А я и не просил меня рожать!
Длинный барак, из старых железнодорожных шпал, пахнущих креозотом, в одной из комнат которого жил Лерка с матерью, стоял в череде таких же, унылых коробок, в распадке на окраине Дубовска. До школы в самом городе, было не так уж и близко. Тропинка, проскочив жидкий лесок, перетекала, летом вброд, а зимой по льду, ручей, да так и тащилась себе не спеша дальше. Еще километра два вдоль круглый год вусмерть разбитой лесовозной дороги. Лесовозы по ней, впрочем, тоже ходили редко. Только самые отчаянные. Те, что не боялись застрять в колее, потому что, в случае чего, скорой подмоги ждать было особо неоткуда.
Заначака была в фундаменте, с той стороны дома, что к сопке ближе. В большой щели, прикрытой обломком кирпича. Там, в жестянке из-под леденцов монпансье, лежали три рубля. Лерка доложил к ним еще рубль. Полюбовался и засунул коробку поглубже, вытащив свернутый в трубку альбом для рисования и коробку карандашей. Карандаши все еще были не оточены. Точилки у Лерки и правда не было. Но ее можно отобрать у кого-нибудь. У Гуся, например. Он все равно терпеть не мог этого маменькиного сынка, живущего, к тому же, не как все в их классе в бараках, а в отдельном доме, за высоким забором. Решено. Осталось альбом еще раз потерять и можно свалить уже в Город, отыскать там Саньку. Он-то уж точно ему будет рад. Друг, всё-таки.
В декабре, как-то совсем неожиданно, даже для нее самой, на город и окрестности навалилась оттепель. Недели за две до Нового года. И как только все изрядно подтаяло и даже очумевшие подснежники уже пытались выяснить, что там наверху приключилось, вжарил дожидавшийся за углом своего часа мороз. Все немедленно зазвенело, захрустело, и замерло на полувздохе, схватившись ледяной коркой. И очумевший от такой фигни лесной народец, галдя и отталкивая друг дружку, рванул в Дубовск. Все равно по эту сторону горного хребта больше-то и некуда было.
По улицам, в поисках еды, осторожно обходя людей, бродили отощавшие косули. Зайцы, не рискуя сильно высовываться, маялись по подворотням. На помойках громко шебуршились, роясь в свежих помоях, кабаны. Ну, эти-то не боялись тут никого и ничего. Хотя, они и в лесу-то никого не боялись. Разве что, медведей. Но и те их побаивались ничуть не меньше. Так что сталкивались по своей воле они лишь летом, во время нереста лосося.
В нерест медведи, забравшись в реку, вышвыривали на берег перевшую напролом вконец очумевшую рыбу, а наглые кабаны ее поедали, похрюкивая от удовольствия. Пока медведи не обнаруживали, что их самым беспардонным образом обкрадывают. Ну и, если конечно к тому времени кабаны, нажравшись, не сваливали восвояси, огорченные медведи, выпучив налитые кровью глаза и ревя пожарными машинами, кидались на обидчиков. Предугадать результаты таких битв обычно было трудновато.
От кабанов на бой выставлялся самый матерый. Он громко хрюкал и, такой, невзначай обнажал клык. Клык бывал сантиметров до пятнадцати. По крайней мере. Не клык — турецкий ятаган. Кабан — янычар, весил с полтонны. Медведи, посовещавшись, выдвигали не менее достойную кандидатуру. Пузана, килограмм на восемьсот, украшенного шрамами с головы до пят. На импровизированных трибунах — зрители.
Янычар и берсеркер отходили на отмеченные позиции и, подбадриваемые истерическими выкриками дам и улюлюканьем толпы, доводили себя до исступления. Окончательно озверев, бойцы с ревом кидались на встречу друг с другом. Схватка обычно недолго длилась. И либо кабан с перебитым хребтом и диким визгом, летел под ноги медведей — зрителей, и дальше начиналось пиршество у косолапых, а понурые хрюшки тишком растворялись в лесу. Либо медведь, что, все-таки, бывало чаще, с вываливающимися потрохами, припадал на четыре лапы в тщетной попытке, путаясь в собственных кишках, спастись бегством. Тогда уже янычар-победитель, бросив презрительный взгляд на поверженного великана, уводил не оборачиваясь, стадо в лес. Погоню за ними никто не рисковал снаряжать.
Лерка шел морозным утром то ли в школу, то ли из нее, а может и вовсе,по своему обыкновению, прогуливал уроки. Попрыгав на ледяных пятнах, промёрзших до дна луж, он лихо пинал добытые льдинки. Подобрав прут поудобней, сшибал торчавшие изо льда бодыльи камыша. Бодыльи, обдуваемые легким ветерком, пытались было увернуться, но не на того напали! Лерка лихо сносил им бошки. Косил врага рядами и колоннами. Да и кто мог выстоять против такого героя?
И так он весь в трудах и заботах дошел почти до середины своего пути. То ли, к дому, а то ли, совсем наоборот. Тут-то, из-за огромного орехового куста, и выбрел на него медведь, очумевший от скуки и изрядного недоеду. И чего ему не спалось, то никому неизвестно, но он, обнаружив Лерку, ужасно обрадовался. Лес-то опустел, все подались в город за пропитанием. Обрадуешься тут. Вышел медведь из кустов, встал, для солидности, на задние лапы и ласково так Лерку осматривает. Решает, значит, с какой стороны его есть-то начинать. А Лерка, как был, замер. С прутиком в одной руке и с тощим портфелем в другой. Был бы прилежный ученик, в портфеле хоть книжки были бы. Все, какой ни какой, вес. А у него, как назло, в портфеле только альбом по рисованию и дневник. Да и тот с половиной страниц – остальные-то Лерка выдрал. Чтобы не огорчать родительницу неуместными записками от дуры-училки. Камень подобрать? Так толку-то с него… Короче, отбиваться от медведя нечем, а бежать — смысла никакого: медведь лошадь на полном скаку догоняет. Да еще такой гигант, весь в шрамах-доспехах и обмотанный шкурой раза на два.
Медведь, видать, для себя все решил, и, шагнув вперед, нежно так Лерку за плечи приобнял. Вздохнул с сожалением, и пол лица ему и откусил. Лерка орет, медведь жует задумчиво: пробует, как тот на вкус? И вздыхает. А да и как тут не вздыхать-то, а? Того Лерки ему на зуб один, а зимы еще о-го-го сколько. Беда, да и только. Жует он значит и вздыхает. Грустно так. А тут из-за поворота, совершенно неожиданно, лесовоз выныривает. И такой, поняв, что происходит, как давай бибикать! Медведь, конечно, сильно изумился, но виду не подал. Только жевать, что от Лерки откусил, перестал. До выяснения всех обстоятельств. Лесовоз истерично бибикает, медведь, значит, изумляется. Потом медведь, натурально, опомнился и изумляться-то перестал. В сторонку Лерку отложил, мол, ты полежи тут чутка, пока я выясню, что там стряслось и не надо ли какой помощи? И, переступив через завывающего Лерку, двинул к лесовозу. Да не учел, что шоферюги-то в Дубовске — сплошь промысловики. Без карабина под седушкой, да против правил, с досланным в ствол патроном, не ездят. Дураков-то нынче нема. Иди, знай, какая годная живность на дорогу выскочит. В магазинах-то мяса сто лет, как не найти: мясной отдел в гастрономе за ненадобностью упразднили давно. Положил удивленного медведя шоферюга пулей в лоб и к пацану объеденному кинулся — жив ли? А тот лишь глазом уцелевшим моргает и орет, чем осталось. Ну, как орет, пищит зайцем, скорее. Пришлось шоферу-то, как не обидно, медведя бросить, ветками едва закидав, а самому в больницу с объедком лететь, бибикая во все стороны.
Собрали врачи Лерке все, что смогли. Даже кусочек носа остался. Ну и глаз. Один. Лерка, как в себя пришел, мать увидел. Та ему яблок принесла. Сидит на стуле возле Леркиной кровати и плачет. Да Лерка и сам чуть не заплакал. Какие, бля, яблоки? Он даже пить толком не может – больно. Из подарка новогоднего, что ли? Так там же еще апельсинка должна быть. И две мандаринки. В следующий раз? Лерка осторожно помотал головой. Альбом? Хорошо, только карандаши нужно поточить, он-то все как-то не удосужился. Нарисует того медведя, Саньке показать. И как он сам стоит перед разьяренным великаном. С мечом в одной руке и щитом в другой. Типа, гладиатор. Как Людмилка на уроке рассказывала. Надо только получше историю обдумать, а то скоро лето и мамка обещала в Город съездить. В гости к тетке. Своей сестре старшей. Та пусть и ведьма ведьмой, но добрая. У той и сад есть. Там, глядишь и Санька отыщется. И Лерка заплакал.
Nektototam's Blog 