Nektototam's Blog

               

— Хе, — сказал зеленый брусок пластилина, потягиваясь, — я буду… Я буду м-м-м, листвой. Да, листвой огромного-преогромного дерева. Хе-хе.  

 — Фе, — откликнулся коричневый брусок, раздувшись от едва сдерживаемой гордости, — А вот я, к примеру, буду… Стволом. Стволом огромного дерева. И этим, как их там?  Ага, ветками! Куда ты без меня. Фух!

— Я буду солнцем.  – Процедил желтый брусок пластилина, — Так что, это вы куда без меня, убогие.  Без меня вас никто и не увидит. Вот!

— Синий. – Сказал синий брусок, размякший от презрения к окружающим. – Я буду, ну, в смысле, я синий, да? И я буду… Ну, вы поняли, да?  Не-ебом.  Высоким-превысоким! Вот. А, да – и еще, эта, рекой!  Да! По мне будут перекатываться волны и плыть… ну, как их, корабли и облака.  Ну, или кораблики.

— Листья по тебе будут плыть, а не кораблики. – Хрюкнул желтый брусок, — я сожгу листья огромного-огромного дерева, и они опадут и поплыву-ут. Прямо вниз по течению.  Красные, желтые и еще какие-то там.

— А я тогда буду еще и крокодилом! – заявил зеленый брусок, — если есть река, то как же без крокодила? Нет, без крокодила – никак.  

  Тут уже все бруски зашумели, закричали, рассказывая кем они еще и еще будут на будущем панно, которое Люка собирался утром начать строить.  Огромный кусок картона лежал на столе, рядом с коробкой пластилина. Люка весь вечер, тяжело вздыхая, рисовал на нем что-то, явно готовясь к завтрашнему действу. А потом и вовсе все бросил в сердцах и ушел, хлопнув дверью. Пластилиновые бруски уже извелись, гадая, что же он будет делать и во что им предстоит превратиться.  

Лишь один брусок молчал, не участвуя в общем гадании. Он был серого цвета и никак не мог придумать, кем же может быть он. Облаками? Так будут они или нет – бабушка надвое сказала. Скорее всего нет. Кому нужен унылый дождь?  Серый брусок знал, что Люка его не любит и никогда не использует, видимо тоже не знает как.  А может цветами? Ну, есть такие — белые, с желтеньким посредине.  Может от солнца и останется немного, чтобы сделать полянку белых цветов с желтой серединкой. А что, красиво будет, нет? Ну, пусть цветы будут не совсем белого цвета, но…

— Эй ты, бледная немочь, — прервал его размышления синий брусок, — чего молчишь-то?  Снова отсиживаться в коробке будешь, а?  Мы-то, как всегда великие свершения будем, эта, свершать, пока ты, моль белёсая, будешь валяться в коробке без дела.   И почему тебя еще не выбросили? Только место занимаешь.

— Да, нам бы синего добавить не мешало бы, — откликнулся синий брусок, и ущипнул серый брусок, оставив на нем свой отпечаток, — слышь ты?

 — И желтого! – завопил желтый и тоже ущипнул серый брусок. Дважды.

Тут уже все кинулись щипать серый брусок оставляя на нем разноцветные пятнышки. Серый брусок обреченно молчал. А что ему было говорить?  Его товарищи были правы. Он только занимал чужое место. И наверняка оно бы пригодилось куда больше для других, важных цветов. А он, что он – серый и никому не нужный.

Утро застало пластилин врасплох. Брускам уже надоело щипать серого товарища и с первыми лучами Солнца, лениво заглянувшего в окно мастерской, они как по команде замерли.

— Что у нас тут? — Проворчал сонный еще Люка.

— Река, — прокричал синий брусок.

— Река, — откликнулся Люка, и провел рукой по наброску, — скучно.

— Солнце, — Уверенно заявил желтый брусок, — без солнца нет ничего.

— Солнце, — молвил Люка, потыкав пальцем в кружок с лучами на наброске. – Почему обязательно Солнце? Может лучше… ночь?  Точно, ночь!

Он схватил карандаш и переправил Солнце на Луну.

— Ну и что? – Почесал он в затылке, — ничего не меняется. Солнце, Луна… Одна сатана.

Он бросил карандаш и, сев на краешек стула, принялся перебирать бруски. Синий, зеленый красный, желтый… А это еще что такое? Удивился он, взяв пестрый брусок.

— Я, это, серый… вообще-то, — сказал брусок и замолчал. Кто хочет говорить с серым?  С ним ведь и правда, никто и никогда не разговаривал.

— Ух ты!  — Сказал Люка, повертев, — а что с тобой можно…

— Мороженое, — брякнул вслух брусок и попытался покраснеть от стыда за сказанную глупость, да вовремя вспомнил, что он этого делать не умеет. – Ну, посыпанное сверху этим, как его?

— Мороженое, — пробормотал Люка, — нет, мороженое, это слишком мелко…

— Тогда, а вот в джунглях есть такие огромные цветы… — Выпалил брусок, удивляясь своей смелости, — можно его…

— Цветок… Но он, кажется, хищный, нет. Да и джунгли мне не осилить. – Он взглянул на коробку с пластилином, — надо много других цветов добавить. Да, точно! Надо обязательно купить новый набор. Он как раз видел такой недавно в магазине художественных принадлежностей.  – Райскую птицу. – Выпалил он вдруг.  – Да, точно!

   И, осторожно отложив пестрый брусок, принялся лепить дерево, стоявшее возле великой реки. По реке в размашку плыл зеленый крокодил. На них сверху, с сине-пресинего неба, снисходительно улыбаясь, смотрело Солнце, а из-за бугра украдкой подсматривала Луна. На самой верхушки дерева сидела Райская птица и пела чудесную песню. Крокодил, заслушавшись, выскочил на отмель и принялся приплясывать на своих коротких ножках, придерживая свернутую из вчерашней газеты панамку. Луна, посмотрев в очередной раз на наручные часы, махнула на все и принялась подпевать. Но голоса, как и слуха  у нее не было вовсе и все на нее зашикали. Луна, сконфузившись, продолжила петь про себя. И там, внутри, ее пение было так прекрасно, что она, разойдясь, забыла обо всем и принялась приплясывать на холме, подхватив под ручку смеющееся Солнце.  

  Солнце, отчаявшись увидеть сквозь окно, что там такое лепит Люка, напевая странную песенку, ушло дальше по своим делам.   А Люка, закончив работу, побежал рассказать о ней Люси, заодно и купить новый набор пластилина.  Ведь у его было еще столько идей, что старых наборов ему точно не хватит.

 И да, надо еще прикупить серый брусок, старый ведь куда-то запропастился. Вдруг понадобится…