Nektototam's Blog

Как же! Этой Катьке свои — только ее подружка закадычная. И та тоже, кажется, замужняя. Они работают вместе на первом этаже. Шапки шьют. На пару эти шалавы, говорят, не пропустили ни одного мужика моложе семидесяти в городе.
Своя Катька радостно лыбится, а приемщица Зинаида, добавляет:
— После работы, без наряда.
Заявление для Зинки, ревнительницы выполнения плана, весьма необычное.
— Да, да, — кивает головой Катька. На ней, как всегда, рыжая, в цвет волос, меховая шапка-формовка, — Не боись, я расплачусь.
Переглянувшись, Катька с Зинаидой прыскают. Веник чешет в затылке,
— Ну, у меня, типа, планы были…
— Сегодня Интервидение вечером, ты что, родной, какие планы? Меня Папаня убьет! — Всплеснула руками Катька, — Если телик не будет работать к началу трансляции.
Веник вздыхает. Без наряда, это конечно хорошо — ему как раз нужны деньги на новый компрессор для аквариума, что он присмотрел в Городе. Но “свои”, значит — нальют стопарик водки и иди гуляй. Хорошо еще если покормят, а то огурец на вилке в руку сунут, а в другую — шапку. Катька, поняв его затруднения, потрясла расшитым бисером кошельком, сказано же — не боись. Застигнутый врасплох Веник покраснел. Катька показала длинный язык и захохотала.
— Адрес давай, — проворчал он, — в каком районе?
— В Горелом. У тебя там же заказы сегодня есть, — заторопилась Зинаида, — даже ехать не придется специально, все по пути. Ну, что, как там наша птичка—синичка одна в большом Городе? — повернулась она к Катьке.
— Не спрашивай, как уехала — ни одного письма — подруга называется…
— В гости к ней собираешься?
— Какое там, разве то летом, если получится, да ты и сама знаешь.
— Да уж… Ну, и как тебе такой? Я же говорила, мужчинка хоть куда. Очень ценный кадр, между прочим. Обязательный, серьезный. Надежный.
— Да мне и Синица говорила, мол, не промах. — Катька хихикнула и стрельнула глазами в сторону замешкавшегося Веника.
— Сама-то как, полегче? — Спросила Зинка, раскладывая наряды на работу по ячейкам, — Ну, вот и попробуй, может отпустит. – И выразительно посмотрела на все еще торчавшего в мастерской Веника.
Веник, спохватившись, убрался, чтобы не слушать бабьи сплетни о каких-то неведомых ему мужчинках. Тьфу, выдумают же словечко, хоть уши после этого с мылом мой.
Он, вообще старался не задерживаться без дела в телемастерской, занимавшей добрую половину второго этажа. Утром забегал, забрать заказы на ремонт и пополнить запасы запчастей, что таскал с собой в маленьком чемоданчике. Да прихватить расходные материалы – всякую мелочовку, которые кладовщица, все та же Зинка, списывала по получению. Ну, и еще вечером: сдать выручку и заполненные наряды. Происходящее в самом Доме быта его не особо интересовало. А уж от сплетен он и вовсе бегал, как от лесного пожара, который все же подпаливал ему пятки иногда, как Веник не уворачивался. С месяц назад, что ли, кого-то хоронили, так он и то сбежал, памятуя, как ему было плохо после похорон бабушки часовщика, где его напоили самогонкой до полной потери чувств, а потом макали башкой в сугроб, чтобы ему полегчало. Да и улыбающееся лицо молодого человека на фотографии, висевшей на доске объявлений, было ему незнакомо – видать, чей-то родственник.

— А можно от вас позвонить? — Спросил Веник старушку, успевшую задремать перед починенным им телевизором, пока Веник собирал свой чемоданчик с инструментами.
— А, что? — Очнулась старушка, — Так в колидоре, на тумбочке. Спасибо сынок. Может тебе чаю налить? С сушками. Свежие сушки, вчера купила по случаю. Мягкие еще. В гастроном завезли, даже очереди не было. Чудеса, да и только.
Веник снова вежливо отказался от щедрого предложения и пошел к телефону, размахивая паяльником, чтобы тот побыстрей остыл.
— Зин, я, ну, адрес, это, посеял. – Сказал он, прижав трубку к уху плечом и, трогая наконечник паяльника пальцем. Кажется, остыл, — Этой, как ее — подруги твоей. Ну, той, рыжей. Утром.
— Катькин? Ну, ты балбес… А она уже ушла. Сейчас я ее попытаюсь отыскать. Езжай до остановки Горелое, и жди там. Я ее туда отправлю.
До Горелого ехать было долго. От центра остановок десять. Но Веник не боялся пропустить свою. Хотя в автобусе и было тепло, но на остановках, сквозь открывавшиеся двери в салон врывался бандит мороз и звонко шлепал по Вениковым щекам: проснись, балбес, замерзнешь!
Когда скрежещущий и воняющий бензиновым перегаром автобус доплелся до нужной остановки, там уже пританцовывала Катька.
— Ну, ты даешь! Пол часа уже тут загораю, — сказала она и потерла покрасневший кончик носа варежкой, — кажется, нос отморозила. Бежим, пока я окончательно не околела!
Квартира занимала треть одноэтажного здания, переделанного из старого барака. Взлетев на высокое крыльцо, Катька пнула дверь ногой и с криком: “Ой, щас описаю-усь!”, исчезла внутри, оставив замешкавшегося Веника на крыльце. Через секунду Катька снова показалась и, схватив Веника за руку, заволокла в квартиру: “Тебе, что — особое приглашение нужно?” И тут же исчезла снова.
— Телевизор у нас сломался, ага. А тут, — Пузатый, совершенно лысый старик с блестящими глазами, сидевший на диване, помахал газетой, — Интервидения будут показывать. А мы, эта, без телевизора, хоть к соседям иди на поклон, ага, будто мы себе телик позволить не могем. – И, прокашлявшись, прикурил новую сигарету от старой, запихав окурок в переполненную жестяную миску.
— А… где? — Веник покрутил головой, пытаясь понять, где телевизор.
— Катька, что ли? — осведомился дед, выпустив клуб дыма, — Катька у себя в комнате, должна, ну, она в ней жила, пока замуж не вышла. А сейчас они отдельно живут, там, за трассой, наш старый дом, этот то мы когда младшая родилась, получили, вот они, да он еще крепкий, дом-то, мы его тогда отремонтировали. А когда переехали, то в нем квартиранты жили, да. Засрали дом-то, по самое немогу, засрали. Мы тогда два дня только мусор вывозили, ага. Хорошо, Серега — шофер, договорился, а ты его друг, что ли? А то Катька-то у нас, как бы взамужем, если…
— Папа. — Сказала появившаяся Катька. — Не отморозила, показалось. Папа тебя заговорил?
— Да я, — Веник потряс чемоданчик с инструментами, — мне бы…
— Так вот же он, — сказала Катька, пожав плечами, и открыла деревянную дверку большого серванта, занимавшего всю дальнюю стенку, — в горке стоит.
Телевизор и правда, был спрятан в серванте. Подвигав сервант с Катькой и отцепив с четвертой попытки провода, Веник, пыхтя и чертыхаясь, выволок телевизор на высокую табуретку, уже принесенную расторопной Катькой. Неисправность нашлась сразу. Поплевав на отвертку, Веник провел ею по поджаренному сопротивлению и на мгновение экран вспыхнул, засветился и снова потух.
— Ура! — Закричал папа со своего дивана, — Молодец, Серегин друг! А… тебя, это, как зовут-то?
— Веник… амин, — Сказал Веник, включая паяльник, — но я не Серегин…
— Папа! — перебила его Катька, — не мешай мастеру работать.
— А, точно. — Сказал Папа, хлопая себя по лбу. И, привстав, протянул Венику непонятно откуда взявшийся стакан и сигарету. — Вот. Домашнее, не боись. Оно, как вода. Жажду только утолить, а больше ни-ни! А ты, что из этих, как их, таджиков, что ли?
В квартире и правда было очень жарко натоплено и Веник не стал ломаться. Взял стакан, а от сигареты отказался – не курю. Крякнув для солидности, выпил стакан до дна. Бражка оказалась весьма приятной на вкус. Веник попытался определить, что это, но не смог.
— С прошлогоднего варенья, ага. — Напыжился папаня, — Смородина и крыжовник. Сами ростим. В том году крыжовник — зверь был. До ветру с топором приходилось ходить, что в твои джунгли, всю жопу оцарапаешь пока до толчка сквозь его заросли пробьешься. – Папа хихикнул и, выпустив очередной клуб дыма, снова закашлялся. – А вот табачок и правда – дрянь. То ли дело у меня рос. Вот тот был — бомба! Затянешься, весь силикоз вылетал, как наскипидаренный! Здоровый был, как бык.
— Ты бы закуску взял, бык. — Крикнула с кухни хозяйка, — Катюш, вынеси им закуску, что ли. А то не продержится ведь папаня до концерта.
Проклятое сопротивление, естественно оказалось не припаяно, а прихвачено на точечную сварку. Пока Веник его менял, папаня успел рассказать всю историю своего рода, до третьего колена включительно. Катька в сопровождение трех сестер помладше, приволокла закуски и расставила на столе.
— А ты не женат, случаем? — Поинтересовался вдруг папаня, вручая очередной стакан Венику. — Катька-то, конечно, отрезаный ломоть, но у меня тут девок полон дом!
— Папа! — В один голос закричали вспугнутые девки.
— Что не так? — Изумился папа и закрутил головой по сторонам, — они куда-то уже делись, что ли?
— Они еще школьницы! — прикрикнула на папаню Катька.
— Вырастут, — примирительно сказала Мама, выставляя еще пару тарелок с закусками на стол, — Катюня же выросла.
У Веника зашумело в голове. Он закрутил последний шуруп в крышку, и, сказав: “вуаля!”, воткнул вилку в розетку. Свет во всем доме погас. За стеной, в соседней квартире раздались горестные вопли. Там, если Веник правильно понял доносившиеся из-за стены крики, тоже ждали Интервидение и тоже были огорчены исчезновением света.
— Ой, — сказала, судя по голосу, Катька.
— Бля-я, — удивился папулин голос, — а че темно-то так? И где наш телевизор? Через десять минут кин… э-э-э, Интервидение петь будет.
Свет включился так же неожиданно, как и погас. Телевизор включился тоже и тут же завыл на голоса, перекликаясь с соседским.
Ура! Закричали все и Мама заявила, что пора накрывать на стол. Веник тут же засобирался уходить, но был немедленно остановлен бдительным папулей:
— Ты, это куда навострился? Вечер же, сейчас телик смотреть будем. За наших болеть. Ты что, за наших не болеешь, что ли?
— Да я… — Смешался Веник, сроду не болевший не только за наших, но и вообще ни за кого, — я только мешать буду…
Веник, вообще терпеть не мог состязания с кем бы то ни было, предпочитая пустым разговорам чтение и стараясь запоминать разные интересные вещи, которыми можно было блеснуть при случае перед девочками. Так-то они на него внимания не обращали почти совсем, хотя он и старался изо всех сил. Никакой системы в чтении он не придерживался, читая все подряд. Все, что под руку попадется. И если вдруг оказывалось, что читать нечего, у него начинался настоящий голод, от которого он дурил и вел себя так, что потом стыдно было и ему и окружающим.
Как-то раз, натаскавшись в спортзале штангу и потянув сдуру ягодичную мышцу, Веник, прихрамывая, брел домой. Но по дороге, решил сделать остановку во Дворце культуры. Плакат у входа гласил: « Конкурс умников и умниц! Вход бесплатный»
Зал на шестьсот мест, к его удивлению оказался почти полон. Он отыскал себе место центре рядом с теткой с карликовым пуделем на руках. Пудель принимал в происходящем самое живое участие и встретил Веника радостным повизгиванием, как старого знакомого. Тетка же была, кажется, из соседнего подъезда, но Веник был не уверен: память на лица была у него отвратительной. Так и не вспомнив, Веник развалившись на мягком кресле, с кедами в руках, принялся смотреть на происходящее на сцене. Конкурс, судя по всему, шел уже давно, и сейчас две команды пытались расставить под флагами стран название национальных валют. Веник изумился тому, как мало, судя по всему, «умников» было в его родном городе. Он громко заржал и захлопал кедами, когда девочка из параллельного класса, неуверенно поставила значок «тугрик» под флаг Панамы: «Монголия, дура!» На него стали оборачиваться, а девочка, как он увидел со своего места, покраснела. Второй тур, вообще был полной катастрофой. Артисты местного театра, пережидавшие очередной запой своего главрежа, разыграли сценку по произведению известного автора. Так объявил ведущий. Команды должны были рассказать, все, что они об этом авторе и произведении могли вспомнить. Судя по гробовому молчанию, в области литературы, за пределами куцых обрывков по обязательной программе средней школы, знания у них отсутствовали вообще. Ведущий, местный эрудит со стажем — он же обладатель гигантской личной библиотеки, по кличке “детектив”, скривясь, как от острой зубной боли, стукнул молотком по трибуне. Раз. Помедлив в ожидании чуда, стукнул второй. И в сопровождении гробового молчания конкурсантов, уже совсем было стукнул в третий раз, как Веник, не выдержав, выкрикнул с места:
— Да бля, Чапек же! Вы что там, совсем с ума сошли, что ли?
Радость главного Эрудита была безмерной, и он со стоном облегчения крикнул:
— И двадцать очков отходят команде… Команде…
Сидевшая рядом Веником тетка, с принимавшим самое живое участие в заварухе карликовым пуделем на коленях, толкнула его локтем в бок,
— Ну, ты чего молчишь-то? Скажи какое-нибудь название.
— Ну… это, Чапа… — Выдавил из себя, под общий смех Веник.
— Иди, Чапа, участвуй! — вытолкала его из кресла тетка и свежеиспеченный Чапа, оставив кеды на кресле, побрел на сцену, проклиная момент, когда свернул с дороги домой и вместо того, чтобы отдыхать сейчас с книжкой в руках, оказался тут, всем на посмешище. Дальше соревнование шло уже между тремя командами. Параллельный 10 «а», в полном составе, какая-то студия — человек пятнадцать и он. Конкурс пошел уже куда резвей. И дошел до своей кульминации, когда главный Эрудит, внезапно сказал:
— А теперь будем подводить итоги. — И, переждав шум разочарования в зале, сообщил, — 10 «а» набрал больше всех очков, «Чапа» – на одно меньше, а студия «Пифагор» на три меньше «Чапы».
Зал бесновался, скандируя: «Ча-па! Ча-па!». Но Эрудит скучным голосом сообщил в микрофон, что победа, таки, присуждается 10-му классу, таки, «а». В условиях конкурса ясно сказано, что количество участников команды не регламентируется, — он потряс бумажкой, — и победа зачисляется не по зрительским симпатиям, а по очкам. И не важно, что команда «Чапа» вступила в бой лишь с середины соревнований, и хотя, лично его симпатии, полностью на стороне «Чапы», первое место и приз он присуждает команде 10 «а». На этом все.
Веник уже ушел, забрав свои кеды: за второе место не полагалось ничего, даже грамоты, а в зале все еще шумели, споря о справедливости.
Веник долго не мог уснуть. А на следующий день в школе на него глазели, будто у него две головы, по крайней мере или, там, три ноги. Девочки при его появлении шушукались, и смотрели странно. Так на него никогда раньше не смотрела ни одна девочка. Но продолжалось это всего несколько дней, а потом все снова вернулось в свое привычное русло: дело шло к выпускным экзаменам и к двухголовому теленку интерес был утерян безвозвратно: не до того. Его некоторое время еще дразнили Чапой, да потом и это развлечение всем наскучило.

— Кать, — распорядилась Мама, — покажи Вене альбомы с фотографиями, а мы пока тут стол накроем.
Сестры, переглянувшись, уставились на Веника так, что ему стало не по себе.
— Пойдем, у меня тут свадебный лежит, — Вздохнула Катька и повела Веника в бывшую свою комнату.
Альбом был огромный и Катька положила его на коленки себе и Венику. Притиснувшись к Веникову боку, и просунув руку под его, принялась перелистывать альбом, тыкая пальцами в фотографии:
— Это брат. Двоюродный. А это Валька. Средняя. Ты ей помогал тарелки расставлять. Ага.
Рука Веника, сама собой, очень удобно разместилась на Катькиной ноге. Катька, как будто этого и не замечала, продолжая перечислять людей на фотографиях. Потом, оторвавшись от альбома, убрала руку Веника со своего бедра и, посмотрев на него шальными глазами, неожиданно крепко поцеловала Веника в губы. У него еще сильней зашумело в голове. Стерев большим пальцем след помады с его лица, Катька сказала:
— Пошли к столу, а то еще подумают чего лишнего.
Веник вынужден был выпить еще несколько раз с неугомонным папулей, прежде чем ему удалось вырваться из-за стола.
— Эх, — огорчился папуля, — махая рукой, — сейчас же самое интересное начнется.
Понять, на что он указывал, на стол или на орущий телевизор, было невозможно, и Веник сказал:
—Меня дома уже наверно потеряли, извините.
— Погоди, — выскочила из-за стола Катька, — я, кажись, твой шарф и шапку в комнату отнесла.
Они пошли в комнату, но там Катька, прикрыв дверь, сказала ему потихоньку:
— Выйдешь, заверни за угол и подожди меня. Я скоро. — И добавила, выходя из комнаты, — Вот же балда, совсем забыла — они же на вешалке!
Мама обреченно вздохнула, а папуля крикнул со своего дивана,
— Ты, эта, Кактебятам — Амин, заходи. У меня еще много… — Но осекся под дружный стон Катьки и Мамы. — Да ну вас. С живым мужиком не поговорить. Ваш Серега и тот последний раз когда был, а? Друган единственный, называется. Запамятовал, мать вашу! Вы… поговорить-то, выходит и не с кем.
Веник вылетел на улицу, пребольно шандарахнувшись в прихожей о сложенное инвалидное кресло.

Веник уже твердо решил уйти и даже сделал несколько неуверенных шагов в сторону остановки, как его нагнала Катька.
— Ну что, жив?
— Кажется, нет, — Пробормотал синими губами Веник.
— Пойдем быстрее. — Деловито сказала Катька, — до меня тут недалеко, заодно и согреешься. Давай, раз-два!
— У тебя тоже телевизор? — Спросил Веник. На всякий случай. Катька не ответила.
Идти пришлось минут пятнадцать. Сначала перебрались через трассу, затем, уже в поселке, Катька принялась петлять, что твой заяц.
— Меня тут все знают. — Сказала она, выглядывая из-за очередного угла, прежде чем двинуться дальше. — А соседний с нашим дом — мамаша там Серегина живет. Вообще никогда не спит. Вон, видишь окно светится? Она. Ты давай с обратной стороны заходи, я окошко открою.
Как Веник вполз в окно он и сам не понял. Намертво замерзшие руки не слушались, ноги тоже. Его затащила Катька. Он свалился на пол следом за своим чемоданчиком. Со стены сорвалось что-то, и раздался звук разбитого стекла.
— Тихо ты, не греми — услышит, — сказала Катька уже из другой комнаты нормальным голосом. Во входную дверь кто-то ломился. Веник притаился за креслом и слушал как Катька, отваживает назойливую свекровку.
— Катичька, ты же замерзнешь, тут же три дня не топлено, иди ко мне ночевать, ужинать будем. У меня уже и стол накрыт.
— Да я на минутку, — тараторила Катька, — мне только кое-что взять, и обратно, к родителям. Ждут же.
— Может помочь с печкой? Давай помогу, а? А потом посидим, поговорим. А то ты все одна должна, да на два дома. О себе бы уже подумала, сколько можно. Как там?
— Нормально, — вздохнула Катька, — завтра на последнюю проверку, вот только смысл какой. Но все равно поедем. А мама на сутки заступает.
— Сколько дают?
— Совсем немного. Месяц-два.
— Так и не сказали?
— Нет, как и договаривались.
— Жаль, Сереженьки-то нет, а то бы он отвез. С машиной-то сама порешаешь?
— Да уже. Ладно, мам, мне бежать надо, извини.

Катька задвинула шторки и включила тусклый ночник, висевший в изголовье кровати, рядом с небольшим ковриком с оленьей головой на стене.
— Не дай бог, углядит.
— Так тебе бежать надо, — проскрипел непослушными губами Веник, — я тогда…
— Залазь сюда, отогреваться будем, — сказала Катька, откидывая тяжелое стеганое одеяло, на высокой железной кровати с панцирной сеткой, — да пальто-то сними, дурик!
Она, попрыгав, стащила катанки и сбросила с себя прямо на пол пальто с меховым воротником. Стянув свитер и мохнатые вязаные штаны, в одном коротком, сером платье, нырнула, взвизгнув, следом за Веником в ледяную кровать.
— Нет, погоди, — сказала она, поворочавшись немного, — шкура!
И понеслась, как была, сверкая голыми ногами в другую комнату. Вернулась она, волоча по полу огромную медвежью шкуру. Шкура пахла пылью и застарелой тревогой. Они лежали, укутавшись в шкуру и крепко обнявшись. Просто так, пытаясь прийти в себя.
— М-м, — промычала Катька, зарывшись носом в волосы Веника, и покусывая ему мочку уха, — “Лесной”, да? Пахнет летом. Я люблю лето, но в последнее время отчего-то вокруг сплошная зима.
— Я читал, — сказал уже почти нормальным голосом Веник, — что во время войны, немцы попавших в ледяную воду сбитых летчиков отогревали голыми женщинами. Ты не смейся, — обиделся он на захихикавшую Катьку, — они там все перепробовали, но лишь этот вариант сработал, представляешь?
— Погоди. Я сейчас. — Деловито сказала Катька, и принялась елозить, пытаясь выбраться из Венькиных объятий. — Ну, отпусти, как иначе я тебе голую женщину добуду? Или хочешь совсем умереть от переохлаждения?
— Я не это имел в виду, — испугался вдруг Веник, — ты не подумай, я… — Он замолчал, не зная, что еще сказать, а Катька, так и не дождавшись объяснений, поцеловала его длинным, полным, совершенно неожиданной для него, нежности поцелуем. Отстранилась и, отдышавшись, спросила, вглядываясь в его лицо:
— Ну, признайся — я лучше птички-синички целуюсь, а?
— Я… не знаю, наверно. Наверняка, да. Сто пудов — лучше! — Он вдруг вспомнил лицо Синицы. Они учились в параллельных классах. Сталкивались лишь в коридоре на переменах. Ее вечно искривленные в ехидной усмешке тонкие губы, и ледяной взгляд, от которого у него мурашки по спине шли. Потом она скоропостижно замуж выскочила за одноклассника, а через несколько лет Веник увидел ее в Доме быта, но даже не подошел поздороваться, сделав вид, что не узнал. — У меня с ней ничего и не было. – Сказал он растерянно, — У ней, это, какие-то шашни с Тимохой из ритуального были. Ну, с этим — два метра сухой дранки. С кривыми зубами. Он в курилке говорил — знойная штучка.
— Не было? У-й-и-и… Погоди, Тимоха? Да ни за что! Уж во что я никогда не поверю, так в то, что она с этим тощим пи… А он точно не из этих, ну, не из тех? Мы все были уверены, что он педик.
— Не знаю, кажется, нет, хотя, вот ты сейчас сказала и мне показалось, что есть в этом что-то…
— То есть, ты с ней… Но она же мне сама рассказывала…
Катька надолго замолчала, а Веник, не зная, что сказать, тоже молчал, осторожно поглаживая ее по спине.
— Ты не переживай, — прервал он молчание, — я… — И снова замолк, стараясь потихоньку отклячить зад, чтобы не так было заметно его, рвущееся наружу желание. Катька зашевелилась вдруг, выбираясь из его объятий.
— Серега, ревнивый до ужаса. К каждому столбу. Сказал, если что — застрелю. Не веришь?
Она выскочила из-под медвежей шкуры в расстегнутом платье и, встав на четвереньки, полезла под кровать. Вскочивший следом за ней Веник, смотрел на голый Катькин зад, торчавший из под кровать и думал, что, а ну и плевать ему на ее ревнивого Серегу и на медведя, наверняка убитого им же, плевать, как и на ее папашу и на свекровку, подглядывающую за каждым ее шагом и… В этот момент зад Катьки, задвигался, завертелся, попятился и вслед за ним выползла она сама с одностволкой двенадцатого калибра в одной руке, и пачкой патронов в другой.

— Вот, — сказала она, протягивая Венику свою добычу, — вот из этого сказал и пришибет. Медведя пришиб и меня не пожалеет, если что.
Веник взял ружье и, переломив, посмотрел сквозь ствол на хихикнувшую Катьку. Даже в полумраке было видно, что ствол давно не чищен. Катька отобрала у него ружье и запихала обратно под кровать. Плюхнувшись на медвежью шкуру, уставилась в потолок.

В комнате был темно. Ночник едва освещал кровать и в его свете медвежья шкура выглядела черной. Единственным светлым пятном в круге неяркого света маячил веселый рыжий холмик, над бледными Катькиными бедрами, не скрываемые более задравшимся платьем.

Веник неуклюже взобрался на кровать. Все возбуждение пропало, будто его и не было. Ружье такого калибра прошибет его насквозь, да и еще парочку домов за его спиной. После нескольких, ни к чему не приведших, вялых попыток, он молча встал и, ощутив вдруг лютый холод, принялся собирать свои разбросанные по полу вещи…
— Бывает, — прервала молчание, так и не пошевелившаяся, Катька, — не переживай. — И провела рукой по задравшемуся подолу. Все вокруг окончательно стало серым.
— Простынешь. — Голос Веника сел.
— Так согрей меня, — равнодушно отозвалась Катька, мазнув по нему взглядом. — Или… А знаешь, как хочешь.
Отыскав свои манатки, Веник аккуратно прикрыл Катьку стеганым одеялом и молча оделся.
— Можешь через дверь идти, — Сказала Катька. — Теперь уже все равно. А что было с ними дальше? — Спросила она вдруг, — С женщинами. Ну, теми, что летчиков отогревали?
— Вроде, ничего. — Подумав, сказал Веник, — я бы наверняка запомнил.
— А что ты запомнил? — Спросила Катька,
— Ну… — смутился Веник, — Опыты-то на военнопленных ставили. Про летчиков там и не говорили ничего. В смысле, для их спасения опыты ставили. А у них, у подопытных, то есть, вот умора — стояк начинался. Представляешь? Ну, эрекция. У полумертвых. Их ведь практически убивали, замораживая в ледяной воде до полной остановки всего, а потом, запихивали в спальный мешок с голой женщиной. Она его обнимала и изо всех сил старалась согреть своим телом. Ну, и получалось. В смысле, выжить. На все остальное… Черт, ведь они и сами были едва живы. Ну, так пишут, — спохватился он. — Женщины, наверняка, тоже были из заключенных. Ну, а потом их возвращали в лагерь, наверно. Ну, по своим баракам. Дело-то сделано… Не знаю…
Он беспомощно махнул рукой, не зная, что еще сказать.
Катька посмотрела на него. И отвернулась к стене, натянув одеяло на голову.
— Ну, ты… я… это, пошел, — сказал Веник.
Катька не ответила.

Окно в маленькой комнатушке так и осталось приоткрытым. На кресло, за которым он прятался, нанесло с пригоршню снега. Веник сгреб его рукой и приложил к горящему лицу. Выглянул наружу. Крупными хлопьями безмолвно шел снег. Воздух из колючего, вдруг стал мокрым, облепив лицо Веника прохладным компрессом. Под ногами хрустело разбитое стекло. Отыскивая чемоданчик, Веник порезал об осколки палец. Облизал его, и попытался вспомнить, чем ему знакома широкая улыбка на валявшейся на полу фотографии, но не смог. Темно, да и с памятью на лица у него всегда было неважно. Чертыхаясь, вылез в окно и пошел вдоль забора к остановке, проваливаясь по колено в снегу. Вроде еще дежурный автобус должен быть. В полпервого ночи. Смену в автопарк повезет. В одном из оставленных им следов осталась лежать, непонятно когда прилепившаяся к подошве, траурная ленточка, измазанная кровью. Ее быстро засыпало снегом.