Nektototam's Blog

Как Каляка с Малякой Луну разукрасили

Как Каляка, так и Маляка из мойцев были. Если кто не знает, мойцы, это народ такой. Живет у самого синего моря.  Весёлый и непоседливый народ. Особенно, если проказу какую можно напроказить.  Ну тогда только держись. А  Каляка и Маляка уж  такие проказы утворить умудрялись, что даже по мойским меркам, иногда чересчур выходило.  

Как-то раз великий бог Нектототам утомился от трудов праведных безмерно: у него как раз переучёт приключился — конец года, звёзды на небе пересчитывать не пересчитать, то да сё. В общем, хлопот – полон рот. И до того он насчитался, что, подведя итог в большой бухгалтерской книге и отхлебнув ещё глоток из любимой фляжки, решил Нектототам передохнуть от свалившихся на него забот. Денёк-другой-третий. Ну, как получится. Но никак не меньше недели. Да с тем спать и завалился под большим развесистым деревом, что стояло на берегу. Строго наказав всем — не будить по пустякам!

  Каляке и Маляке тут же почти скучно стало. Даже просто под ногами путаться и то не у кого. Звёзды-то они считать не любили. Да и без них уже всё давным-давно пересчитано. А больше и заняться, вроде, нечем. Так вот, нечем — это всем остальным, а для Каляки с Малякой занятия всегда отыщутся. Вот и сейчас, пока Луна, позевывая пудрила себе носик, наводя, выходя из-за горизонта, последнюю красоту, Каляка с Малякой, переглянувшись, приволокли молчком стремянку Нектототама, он ее пользовал, чтобы звезды протирать, как те запылятся и тихонечко прислонили к зазевавшейся Луне. Маляка, на стремянку ту взобравшись, пририсовал Луне усы краской из баллончика, а Каляка, переставив стремянку, что-то с обратной, невидимой, стороны Луны, написал, напевая песенку весёлую. И кубарем со стремянки вниз, весьма довольный собой и своей придумкой, скатился. Стоят, любуются. Хихикают, паршивцы этакие.

  Луна промокнула ещё раз мелкой тучкой-подушечкой лицо и внезапно обнаружила, что тучка-то почернела.

— Ой, — всполошилась Луна, — Это я… Я что, неужто заболела? Ой, беда! Караул! Чума! — Принялась кричать она, пытаясь докричаться до Нектототама, чтобы тот немедленно выписал ей больничный лист на три дня. Каляка с Малякой как представили, что будет, когда Нектототам увидит их художества, так сразу бросились безутешную Луну уговаривать, чтоб не шумела так громко: мол, они и сами с усами, лучше всех ей помочь могут.  И мочалки с полотенцами в доказательство показывают: ну, давай, не кочевряжься, а?     

  Согласилась Луна сдуру. Сняли её Каляка с Малякой с неба, в море заволокли и давай отдраивать. Луна промокла вся, дрожит, ругается на чём свет стоит, костерит помощничков словами разными!  Вода холодная, небось. А Каляка с Малякой знай её щётками надраивают. Да с мылом, с мылом! Уж больно краска въедливая оказалась.

Отмыли лунный лик едва-едва и обратно Луну к небу пришпандорили. Всё как было. Ура! Луна вновь причипурилась и, критически осмотрев своё отражение в море, фыркнула небрежно и отправилась обычным маршрутом. Вдоль побережья. Вот только высохнуть вся не успела. Капля воды с ее носа, сорвавшись, упала на спящего Нектототама. Прямо на могучий его лоб — со всего маху шлёп!

Нектототам во сне смахнул каплю на землю (так появилось на земле Васьково озеро) и, до того удивился, что проснулся почти.

— Что? Что это такое?! — взревел он страшно, продирая глаза. — Кто посмел? Кто мешает мне спать!?

И голову даже приподнял, пытаясь понять.  А там Луна тучкой прикрылась – прячется, значит.  Луна, заметив, что на нее смотрят, как сиганёт, взвизгнув, подальше! И, сдуру, спиной-то к Нектототаму повернулась: мол, я тут и не при делах вовсе. И капля не моя, да.

 Каляка с Малякой тут и остолбенели: впопыхах Луне они спину-то оттереть и забыли! Так что проказливая надпись Калякина там и осталась навечно…

А Нектототам вдруг всё увидел и расхохотался. Да так, что проснулся окончательно.

— Ахахахахахаааааааа! — заливался Нектототам. — Бугагагагага! — И пальцем тыкал в спину Луны. — Уотерс… У-у-у-у-у! Веселый Ро… Роджер!   

А Каляка с Малякой потихоньку смылись оттуда и сразу в никуда спрятались: иди, знай, что ещё может взбрести в голову Нектототаму. Сейчас смеётся – весело ему, ага, а через минуту в пыль сотрёт за принесенное беспокойство.

  А оконфузившаяся Луна с тех пор по небу так всё одной стороной и ходит. Бочком. Чтобы никто не смог прочесть, что у неё там на спине написано. Иди знай, кто там еще что вычитать сподобится…

Вторая ипостась творца

Туыек, когда он ещё не был Нектототамом, просто так сидел на зелёном холме и в небо смотрел.  Как там, в небе то есть, танцуют облака. А облака, польщённые его вниманием, и рады-радёшеньки. Стараются изо всех сил: то вприсядку идут, то хороводы принимаются хороводить, а то и вовсе ритуальный танец индейцев племени Сиу вокруг Солнца отплясывают вприсядку. Солнце на них ругается незлобиво: бездельники, мол, давно пора бы делом каким заняться…

Засмотрелся Туыек на облака, да и забыл, зачем на холм тот забрался. А тут и Ночь пришла. Неслышно так, на цыпочках, подошла и говорит:

— Слушай, Туыек, а чем это ты тут занимаешься, а?

— Да вот, на облака смотрю, — засмущался Туыек. — Ты вот только мешаешь. Уж, не нарочно ли?

— Не, — отмахнулась Ночь небрежно, — я же не виновата, что уже пора. Это всё Нектототам придумал. А может и ещё кто, вам с ним-то лучше знать. Так уж получается, что именно в это время я всегда прихожу, а День на покой отправляется. Правда, сегодня мне без Луны придётся: ей Каляка, фулюган такой, что-то на спине, говорят, намалякал. Она отгул-то и взяла.  В баню сходить.

— А может ты ещё немного не придёшь? – спросил Туыек, — А то вон, облачко в крапинку, так долго ждало своей очереди станцевать свой танец, да так и не успело.

Ночь огляделась по сторонам и говорит:

— Ну… только если недолго, ладно? А то, сам понимаешь, День сегодня уж больно утомился. Вдруг с ним чего приключится чего? Плохой день, небось, никому не нужен.

А День, тот только кивнул:

— Да ладно уж, так и быть — пусть облачко станцует, и я с вами посмотрю. – И зевнул украдкой.

Сидят они значит, на холме втроём, смотрят, на представление, что облака закатили. А те рады-радёшеньки! А и то правда — когда ещё перед такой знатной публикой выступить удастся. Только когда утро наступило, Ночь спохватилась:

— Ой! Мы же Дню совсем отдохнуть-то не дали! Вот он какой бледный стал. День, а День, что делать-то будем? Может тебя подменить сегодня?

— Ладно, — говорит бледный День, — потерплю уж как-нибудь. Мне Маляка обещал радугу нарисовать. Сказал, она помогает, да. А Каляка, — тут День оживился, — сказал, что он при той радуге лепреконом будет. Горшок стеречь. Что такое лепрекон и что там у него в ночном горшке я и знать не знаю. Ежели разузнаю — вечером расскажу. Увидимся…

И пошёл по своему обычному кругу, зевая отчаянно. Ночь та отправилась восвояси, а Туыек лёг на спину, руки под голову подложил. Небо было чистое-чистое — без единого облачка. Утомились они вчера.  «Как, интересно, может появиться радуга без дождя?», — подумал Туыек и, пожав плечами, принялся созерцать мир, вращавшийся вокруг него.

Нектототам, проходя мимо, взглянул на задремавшего Туыека, улыбнулся и поставил пару тучек пастись на небе так, чтобы Солнце Туыеку голову не припекало. «А вечером я, пожалуй, тоже приду, — подумал Нектототам, — посидим, поболтаем, на звёзды посмотрим».

All that jazz!

Сидели как-то раз Каляка с Малякой на берегу моря и камешки в воду швыряли. Скучно им было. А скучать они ужасно не любили. Волны были высокие — это Луна в отместку за насмешки нагоняла их повыше: купаться мешала. А что ещё делать на берегу моря если купаться нельзя? Только камешки в воду и швырять.

— А давай, кто больше пенных гребней у волн собьёт за один раз? — предложил Каляка.

А гребни те — пена от мыла, которым они Луну отмывали.

 —  А давай!  — обрадовался Маляка такой классной придумке.

И они принялись наперегонки камешки швырять по волнам. А каждый клок сшибленной пены тут же в чайку превращался и те, ну над волнами в панике кружить — искать свою волну. Да где теперь её найдёшь-то? Без гребня, небось, все волны на одно лицо. С тех пор чайки и кричат так печально: свою волну зовут, отыскать пытаются.

Ну, волны, конечно, тоже разобиделись на Каляку с Малякой.  Ещё бы, они так старались — красоту наводили, а тут какие-то вахлаки камнями швыряются. И одна волна взяла да из вредности и подставила под летящий камень плававшую до того без дела дощечку, оторвавшуюся от корабля со зверушками, не знавшими, куда бы им пристать. И камень, ну совершенно случайно, срикошетил прямо в Нектототама.  По лбу — бац!  Удивился Нектототам — боги всегда удивляются, когда им по лбу камнем достаётся. Он сразу понял чьих это рук дело.  Схватил Каляку с Малякой, дунул на них, превратил в рыбок и со словами: «Хотели купаться, паршивцы? Купайтесь!» бросил в море. А чайки как закричат страшными голосами, — Урра! — И за ними в погоню!

Вильнули хвостами Каляка с Малякой и на глубину ушли — подальше от чаек и волн. А там, в глубине, пусто, тихо и скучно. Помаялись они от скуки, потом переглянулись: надо что-то делать. Маляка отыскал валявшийся на дне мелок и нарисовал на подводной скале что-то. А Каляка приписал: «Спартак — чемпион», ну просто так приписал. А что? Место пропадает! А уж кто такой чемпион и почему он спартак, да какая разница! Возмутилась скала ужасно — она же за «Манчестер» болела! Как напыжится, натужится, да как покраснеет от гнева! Как давай возмущаться! А когда скалы начинают краснеть — ой, жди беды…

 Лопнула скала от огорчения и превратилась в вулкан подводный. Выплюнул вулкан Каляку с Малякой из моря. А то, что в море из того вулкана вылилось вместе с возмущением, превратилось в разных гадов морских – теперь и в глубине уже не пусто и не скучно. Чайки ужасно обрадовались и ну пировать!

Летят Каляка с Малякой, высоко уже летят. И снова скучно им стало. Вытащил Маляка свой баллончик с краской и пририсовал себе и другу крылья. Увидел Нектототам безобразников и создал множество птиц разных и сказал им: «Вон, видите — рыбки летающие?» И захихикал. Всё-таки, странное чувство юмора у богов. Хотя, может в этом случае камень был виноват?

Но Маляка тут же пририсовал себе и приятелю своему Каляке когти и клювы, и птицы насланные Нектототамом испугались таких орлов. Приземлились Каляка с Малякой на берегу, а Нектототам взял и тут же их в маленьких сереньких мышат превратил. Сидит себе на холме над рекой и наблюдает: как они теперь выкрутятся? А те не будь дурнями когти нарастили и давай в землю закапываться — от птиц подальше. Тут уже Нектототам не выдержал, обратился в гигантского змея и за ними под землю нырнул. Догнал и говорит, отдуваясь:

— Вот и всё, добегались! Сейчас я вас, паршивцев, съем! И снова наступит, тьфу! Покой.

А Маляка выхватил свой баллончик с краской, да и нарисовал змею намордник. Страшно удивился этому Нектототам:

— Вы чего творите-то, а? Вы же должны были по-другому действовать: прощение просить, обещать, что больше не будете никогда, а я вас простить должен был, как и записано в легендах мойского народа!

Помялся Маляка, стыдно ему было признаться, что он забыл, чего и как там написано, да и читать он, если правда, не очень любил, и говорит:

— Да мы решили немного изменить сценарий — так ведь веселее, правда?

Так появилась понятие импровизации.

  А Нектототам, ну он простил Каляку с Малякой. А что еще ему оставалось – импровизация же. Неожиданные ходы, смелые решения.  Да и сама идея импровизации ему весьма понравилась. Да так, что он срочно изобрёл джаз, которым и наслаждается теперь всё свободное время.

Комары

Бог Нектототам ожесточённо чесал левую руку и ругался вполголоса:

— Ну, надо же! И как это я умудрился создать эту заразу? Ведь твёрдо же помнил, что комаров — ни за что! И вот такая промашка…

Посмотрел Нектототам на великую реку, мирно протекавшую неподалеку:

— Непорядок. Как есть непорядок.  Ветерок есть, и комары тоже есть! Что-то совсем не так я в этом мире сделал. И главное — когда это я успел?

 И зачесался снова. Солнце садилось за реку, и Нектототам, разъярённый донельзя комариными атаками, не выдержал, схватил баллончик с репеллентом и, побрызгав себя везде, уничтожил их всех поголовно.

— О-о-о! — Застонал Нектототам облегченно. — Хорошо-о-о-о…

А Каляка с Малякой, сидевшие в укрытии за сухим плавником и отбивавшиеся от комариных атак из последних сил, закричали: — Слава Нектототаму!

  И тут же огляделись: не услышал ли кто? Они очень не любили показывать своё уважение к Нектототаму. Высокообразованные мойцы смеялись над такими проявлениями чувств и считали их сущим ребячеством. А кто же хочет, чтобы его считали дитём неразумным? Даже дети и те против. Нектототам, собственно, особо и не возражал на такое отношению.

— Да и пусть себе, — говорил он, — зато меньше мешают думать…

А Каляка с Малякой вылезли из своего укрытия и, перемигнувшись, побежали за новой упаковкой репеллента: а вдруг Нектототама снова комары одолевать начнут? А у него репеллент закончился, неплохо бы запастись. Нектототам посмотрел на них сквозь прищуренные веки и подумал: «А что? Всё-таки неплохие ребята. Когда не шкодят, разумеется». И, улыбнувшись, добавил: «А впрочем… да, неплохо они у меня получились. Вот если бы ещё не моя промашка с комарами, всё было бы вообще идеально. И как я умудрился забыть? Ведь помнил же – на болотах!»

С тем и задремал, почесываясь во сне.  

Введение в происхождение видов

А на день рождения Каляка с Малякой кеды получили, да. По правде говоря, когда у них день рождения, никто и знать не знал, и ведать не ведал. Даже они сами. Даже Всемудрый Нектототам, и тот дату запамятовал. Но началось всё не с этого.

Как-то раз Каляка с Малякой заявили Великому Нектототаму:

— Скучновато у нас тут. А душа праздника просит. Давай, какой-нибудь праздник, что ли, отпразднуем? А то Новый год ещё не скоро.

— Так Новый год мы же недавно справляли, — удивился Нектототам, — ещё и недели не прошло. А какие ещё праздники есть?

— Давай, день варенья справим! — вылез вперёд Маляка, размахивая большой деревянной ложкой. — День варения мы точно ещё не отмечали!

— Чтобы справить день варения, нужно сначала это варенье придумать, да потом ещё и сварить — вот тогда вам и варенье будет, и день имени его, и даже самая вкусная на свете вещь — свежеснятая пенка.

Тут Нектототам закатил глаза, вспоминая пенку с крыжовенного варенья, которую ему давала бабушка с ломтем черного хлеба. — Ну, а пока всего этого нет, давайте отметим чей-нибудь день… рождения. Вот вы когда, к примеру, родились?

Каляка с Малякой стоят, с ноги на ногу переминаются. Ответа-то они и не знают. А Нектототам тоже хорош: забыл! Стыдно ему стало — просто жуть! Хотя виду он, разумеется, и не показывает. А как покажешь-то? Ему по чину, не положено. Пытался он вспомнить и так, и этак — ничего не вышло. Как бы невзначай в книгах посмотрел, скосив глаза незаметно, и, уж совсем невиданное дело, в затылке почесал. Всё одно — бесполезно, ничего не помогает.

А Каляка с Малякой тем временем совсем заскучали и принялись по своему обычаю потихоньку развлекаться. Ну, чтобы там скуку развеять. Да вот досада — скука, она же девица тёртая, им издали язык показывает и смеётся. Да и Солнце их игнорирует, а уж Луна, так та и подавно от них подальше держится — иди, знай, чего ещё этим вахлакам в голову взбредёт.

Сели они на берегу реки и камешки кидают — блинчики пекут, значит. Скучно. Тут Каляка и говорит:

— А нарисуй-ка ты, Маляка, портрет Нектототама. То-то он обрадуется, когда увидит. Мол, самому себе навстречу идёт! Кинется здороваться, а там скала и рисунок — тут-то мы как выскочим! Ну, и посмеёмся. Вместе.  Наверно.

Маляка такой замечательной придумке очень обрадовался.

— Давай! — говорит. — Только я сначала тебя для пробы нарисую. Ну, чтобы руку набить, ага?

И нарисовал на скале, что скучала неподалёку, портрет Каляки.

Каляка долго смотрел на рисунок. И справа к нему подойдет и слева. А то отойдёт подальше и, прикрыв ладошкой от солнца глаза, на тот рисунок издали смотрит.

— Вот это вот что? — ткнул он палочкой, которую держал в руке, в рисунок.

— Это — хвост, — честно ответил честный Маляка.

Каляка, вывернув насколько смог шею, осмотрел себя сзади.

— Нет у меня никакого хвоста. Вроде. — И рукой провел. Для надёжности.

— Но, согласись, что он бы тебе очень пригодился. Вон, когда Луну отмывали, как нам лишних рук не хватало…

— Ну, так и пририсовал бы руку, а ещё лучше, парочку.

— Да у меня краска закончилась, а за новой далеко бежать.

— Ну, хорошо, а вот это что? — И Каляка ткнул палочкой в круг, нарисованный над его головой.

— Это я кисточку вытирал, — признался Маляка, — не о штаны же… А что, пусть будет шляпка? Точно — соломенная!

Каляка, повздыхав ещё немного, подошёл к заводи и принялся изучать отражение своего лица в воде.

— А ты уверен, что нарисовал меня? — спросил он мрачно. — Ничего похожего. Знаешь что, ты, пожалуй, не рисуй Нектототама. Обидится.

— Это что? — спросил привлечённый шумом Великий Нектототам, тыкая пальцем в рисунок.

— Это? Это мартышка… — выпалил первое пришедшее на ум слово Каляка, боясь, что Маляка может проговориться, а так как терять уже было нечего, добавил радостно, — …в шляпке!

Нектототам внимательно осмотрел мартышку и с подозрением посмотрел на Каляку.

— Что-то она на тебя уж больно похожа, не ты ли позировал? А то ведь мартышек у нас, насколько я помню, не водится.

— А ты создай — и нам веселее будет, и тебе… хм… спокойнее.

— О! — воскликнул Нектототам. — Это мысль!

И оживил рисунок. Мартышка тут же забралась на дерево. И принялась томно обмахиваться соломенной шляпкой.

— Эй, тебя как зовут? — прокричал Нектототам.

— Матильда, — ни на миг не задумываясь, ответила мартышка.

— А ты знаешь, что сегодня твой день рождения?

— Настоящие джентльмены никогда не заговорят о возрасте дамы! — оскорбилась Матильда и, отвернувшись от них, принялась разглядывать окрестности.

— Да причём тут возраст — мы праздновать будем!

— А! — обрадовалась Матильда и кубарем скатилась с дерева. — А где подарки?

Ну, тут-то Нектототам и расщедрился — всех подарками одарил, тут и Каляка с Малякой подарок получили — настоящие кеды с красными звёздочками и надписью «Сделано в Китае».

— Ура!!! — закричали они и принялись танцевать ещё никем не придуманный хип-хоп.

«А что, — думал Нектототам, глядя на веселящихся Каляку, Маляку и примкнувшую Матильду, — изменчивость, разнообразие… происхождение видов… Забавная идея, надо бы её как-нибудь на досуге обдумать».

И, швырнув плоский камешек, принялся считать «блинчики»: …тринадцать, четырнадцать… шестнадцать…

Картоха

Как-то так вышло, что Солнце с Юпитером пристрастились в пинг-понг играть. То ли им надо было фигуру подправить, то ли ещё чего, но при каждой встрече кто-нибудь из них непременно восклицал: «Ну, что? Партейку?» И они тут же принимались носиться вокруг стола и со всей дури колошматить по шарику.  Весело! Вот только играли-то они… неважно. Плохо играли, если честно: энтузиазма-то хоть отбавляй, а научить правильно играть некому — вот шарики у них постоянно и разлетались. Да так они всё пространство этими шариками замусорили, что даже Великий Нектототам, смотревший было на их увлечения со снисходительной улыбкой, и тот не выдержал. И даже рассердился. И велел им всё за собой убрать.

Ну, с Нектототамом-то шутки плохи, и Солнце с Юпитером уговорили Каляку с Малякой им помочь. Чего уж они им там наобещали — не знаю, но все дружно принялись мётлами да вениками шарики заметать. Ну, и замели. Солнце с Юпитером — те, конечно, сколько смогли себе по карманам распихали. Даже приблудный Плутон, разоблачённый впоследствии как мошенник, и тот карманы шариками набил. А что? На халяву же…

А Каляка с Малякой все оставшиеся шарики просто подальше замели: так, чтобы видно не было. Сидят они, чай с сушками пьют, отдуваются. Хороший чаёк: цейлонский, крупнолистовой. А в сторонке от них Марс сидит, картошку чистит. Уж очень он жареную картошку с лучком и грибами уважает.
Тут-то Нектототам и нагрянул. Окинул взглядом честнý компанию и говорит:

— Давно бы так. А то тут чёрт те что развели — шею свернуть можно!

И к столу направился — тоже чайку, до которого он был большой охотник, с сушками отведать.
А в это время, как назло, у Марса из кармана выкатился один шарик и прямо Нектототаму под ноги. Ка-а-а-ак тот шлёпнулся!.. Марс покраснел и — драпать! До сих пор красный ходит — никак позор свой забыть не может.

Сатурн, тот с перепугу своё любимое канотье с такой силой на голову натянул, что оно не выдержало — одни только полы остались. Так и сидит себе, с кольцом на башке — застряло, просто так теперь не снять. Ждет, пока само не рассыпится от ветхости.  

Солнце, то от волнения всё пятнами пошло. Красными. А Луна, так та побелела с перепугу. Короче, поразбежались все, кто куда. А Каляка с Малякой на берег речки — фрыть! — мы, мол, тут и ни при чём. Сидят, камешки в воду кидают да разговор за теорию относительности ведут: прав или не прав таки старик Эйнштейн? И в каком знаке?

Потёр Нектототам ушибленное место, поругался ещё немножко и говорит им:

— Давайте, что ли, чай пить? С сушками. Раз уж все поразбежались, то хоть вы мне компанию составьте.

Подняли они помятый самовар, выправили его и, налив чистой воды из речки, снова разожгли.
Сидят, чаёвничают. А сбежавшие смотрят издали, но подойти опасаются. Да и как подойти, если Нектототам им кулаком пригрозил: только попробуйте ещё сюда сунуться! Так и сидят себе там, вдалеке, и смотрят на здешние чаепития. Вот только Марс жалко. Картошки бы ему подкинуть при случае, да только экспедиции к нему когда ещё будут…

Слон

— Это что? — спросил Нектототам, забыв даже от удивления скрыть удивление, что само по себе весьма удивительно, потому что выказывать удивление богам вовсе не пристало, как бы не удивительно было бы происходящее.

Маляка, хихикнув с перепуга, сказал:

— Ой, мама! Это мы… — и зажмурившись изо всех сил, забормотал что-то совсем неразборчивое.

 Удивляться, собственно, было чему: мартышка Матильда с независимым видом, стояла на всех четырёх лапах посреди большого круга, нарисованного на земле, прямо под их любимым деревом. На Матильду был надет противогаз времён неизвестно какой из первых мировых войн, а на все четыре лапы были обуты коричневые резиновые сапоги на толстой белой подошве. На сапогах было написано: «Тьмутараканский завод резиновой обуви». И синий штамп: «ОТК-17». Матильда благоразумно молчала, помахивая шлангом противогаза.

— Мамонт, говоришь? — гаркнул Нектототам. — А где же тогда папонт, а? Там, где есть мамонт, просто обязан быть папонт. И вообще, что тут происходит, и где этот пройдоха Каляка?

Маляка, тяжело вздохнув, ответил:

— Мы тут хотели… ну, в общем, цирк тут… — он потупился, но тут же оживившись, продолжил, — а Каляка, он сейчас пишет книгу «Жизнь животных». Ну, это чтобы тебе помочь — время сэкономить, а я туда картинки рисую. Вот, Матильда мне позирует. Ты же обещал устроить многообразие, а нам как раз для цирка нужно много кого!

— Ну, насчёт цирка — это всегда… — сказал Нектототам, и было неясно, что он имел в виду. — А вот кого это, к примеру, «много кого»? — снова спросил он грозно.

Он вообще-то любит создавать что-нибудь новенькое, но не очень часто. Пример одного из своих знакомых, создавшего множество всего в авральные сроки, нисколько не вдохновлял его. «Тут без всякой спешки работаешь, и то комары как-то прокрадываются, — рассуждал он. — И, к тому же, всё создаваемое должно быть плодом собственных мыслей, а не чужих. Создавать что-то по указке — это вообще занятие для джинов каких-нибудь. И уж ни в коем случае не для истинных творцов!»

Тут-то и прибежал Каляка с криком:

— Придумал, имя придумал — это будет Слон! Это потому, что он слоняется. И вообще, у него…

Что ещё у него — осталось неясным: Каляка увидел Нектототама и тут же струхнул. На всякий случай. Нектототам, глядя на такое самоуправство, рассердился уже не на шутку. Творцы, они имеют обыкновение огорчаться, когда лезут в их дела, то есть относятся к ним без уважения. Вот и Великий Нектототам, увы, не был исключением. Вы видели, как сердятся боги? Нет? Вы счастливчик. А вот Каляке, Маляке и примкнувшей к ним Матильде повезло гораздо меньше. Нектототам обратился в большого синего буйвола с огромными рогами. Взревев вечерней электричкой «Козлодоево-Мушанск», он ринулся на своих, как он считал, в конец обнаглевших мойцев.

Матильда быстрее собственного визгу взлетела на верхушку дерева, выпрыгнув из сапог и потеряв по дорогое противогаз. Каляка с Малякой рванули в разные стороны, при этом Каляка, обратившись в крота, ушёл глубоко под землю, соревнуясь с буровой установкой в скорости проходки в скальном грунте. А Маляка с перепугу рванул ввысь какой-то, так и не опознанной никем, птицей. Поговаривают, будто именно это и был тот самый дронт, которого никто никогда не видел. Синий буйвол, сделав пару кругов вокруг дерева и немного успокоившись, остановился и топнул ногой.

— А ну, все быстро вернулись! Хотели цирк? Будет вам цирк!

И, открутив один рог, протрубил отбой тревоги, обратившись в привычного добродушного Нектототама с бородой, заплетённой в косички. Он вообще на диво отходчив, Нектототам… Когда у него есть хоть секунда подумать. 

Матильде он, хмыкнув, нацепил юбочку, всю усыпанную блестящими звёздами, которые насобирал с небосклона — их всё одно там столько, что никак не получается бухгалтерию свести, не сбившись со счета. Обрадованная Матильда принялась носиться по любимому дереву, кувыркаясь и прыгая с ветки на ветку и раскачиваясь на трапециях.  Каляка с Малякой получили по гуттаперчевому носу на резиночке. И по разноцветному колпаку. А ещё Нектототам их так обсыпал пудрой, что они принялись громко чихать на разные лады. Потом разошедшийся не на шутку Нектототам устроил фейерверк и, превратив рог в тромбон, принялся выдувать из него пленительные звуки. Каляка с Малякой, переглянувшись, нарисовали заново арену под деревом и начали носиться по ней, выкрикивая: 

— Уважаемая публика!

— Только у нас и только сегодня!

— Соло на тромбоне в исполнении Великого Нектототама!

— Проездом!

— Из Козлодоева!

— В  Комаринуполь!

 — Лично!

Каляка выкрикивал, а Маляка после каждой фразы ещё и бил в медные тарелки: Дзынь! Дзынь!

Потом, когда Нектототам притомился играть на удачно придуманном тромбоне, запыхавшийся от непрерывной беготни Маляка воскликнул:

— Ну, а теперь — гвоздь программы: не известный пока ещё науке, но, тем не менее, чудеснейшим образом существующий дивный зверь — Элефант Джамбо! По-простому, Слон! Никто в мире не знает, где он слонялся до сих пор и почему он слонялся, но вот, дивными стараниями Великого Нектототама, он явлен миру. Встречайте!!! — И умоляющим шёпотом Нектототаму: «Ну, пожалуйста… нельзя заставлять публику ждать!»

Нектототам едва заметно усмехнулся и заиграл «Караван»…

На арену вышел Слон. На спине у него выплясывала Матильда. Слон, задрав хобот, оглушительно затрубил. В ответ Нектототам извлёк россыпь звуков из своего тромбона. Слон прислушался, наклонив вбок голову, и выдал свою партию. Нектототам, улыбнувшись, ему ответил. Тут и Каляка с Малякой подхватили! Каляка на деревянных ложках, а Маляка на двуручной пиле. Матильда размахивала красными маракасами…

— Смотрите! — кричал Маляка. — Смотрите! Потом вы будете рассказывать своим детям! А те — своим, а те, в свою очередь, своим — и так до скончания времён! — что вам посчастливилось присутствовать на самом замечательном концерте, когда сам Великий Нектототам играл вместе с только что придуманным им, совершенно новым и никому ещё не известным существом по имени Слон.

Они играли всю ночь напролёт. Когда последние звуки растворились в воздухе и погасли последние звёзды на небе, Нектототам отложил свой тромбон и сказал Каляке примирительно:

— Ладно, давай свою книгу. Так уж и быть, полистаю на досуге…

 И они, усевшись рядком на любимый холм, принялись смотреть, как на смену посеревшей от усталости Луне из-за горизонта всплывает заспанное Солнце.

Утро нового дня

Каляка с Малякой решили утро нового дня изобрести. Великий Нектототам услышал и хмыкнул:

— Я же вроде его уже создал?

— Не-е, — сказал Каляка, — мы своё утро придумаем, особенное!

А Маляка промолчал. Ему некогда было — он эскизы делал. Нектототам попытался было заглянуть: что там? Да Маляка к себе листочки прижал: ещё, мол, не готово — мысли сырые и вообще, вот сделаем тогда и критикуй!

Сидели Каляка с Малякой до позднего вечера, всё прикидывали, каким оно должно быть, особенное утро нового дня. Да, наспорившись до хрипоты, заснули.

— Можно? — спросило Солнце, осторожно выглядывая из-за горизонта.

— Да давай уже, — махнул рукой Нектототам, — сегодня пусть будет по-старому. — И улыбнулся, глядя на выскакивающие из сна Каляки фейерверки. Покачав головой, загасил пару искр, упавших в сухую траву. Подозвав медленно бегущий по своим делам ручей, поплескал в лицо ледяной водой, поохал в полголоса. Сел под дерево и, прислонившись к шершавому стволу, принялся наблюдать, как, едва взошедшее Солнце гоняет по небу ленивые облака, проплывая на плоту по небесному отражению Великой реки.

— Можно? — спросил заспанный Маляка. Нектототам подвинулся, и Маляка сел рядом.

— Ну, что? Изобрели? — улыбнулся Нектототам, пододвигая к Маляке как бы невзначай ручей: освежись, мол.

— Да, но получился почему-то вечер… Вечером как-то веселей. Даже когда он после трудного дня. Интереснее, чем утро после ночи, когда спишь и ничего не делаешь. Несправедливо, нет?

— Хм, — удивился Нектототам, — а по-моему, утро — это замечательно. Эй, Солнце, как у нас утро?

— Не слышу! — откликнулось запыхавшееся Солнце. — Чавой?

— Утро, говорю, как?

— Кто это? Что надо?

— Тьфу! — осерчал Нектототам. — Глухая тетеря! УТРО! КАК?

Солнце спряталось за тучу, что покрупнее, и уже оттуда пропищало мультяшной канарейкой:

— Какое утро? Не знаю никакого утра — день-деньской на дворе…

— Какой ещё день? — выпучил глаза Нектототам, да заметил, что Каляка, спрятавшийся в кустарнике на другой стороне ручья, Солнцу знаки подаёт. — Та-а-ак! Вечер, говорите, изобрели? Будет вам вечер! Но, после тяжёлого дня. Очень тяжёлого… Так ведь веселей, да Маляка?

Тут же вручил Нектототам обоим по метле и велел к вечеру всю пустыню вымести: чтобы никаких там камней или ещё чего! И ручей сгоряча прогнал с глаз долой. А Солнцу велел строго-настрого:

— Светить вовсю, и чтобы не прохлаждались мне тут!

Вечером пришёл Нектототам в пустыню снова, а она вся разрисована: фигуры повсюду странные!

— Это что? — спросил он у Каляки, возившегося на краю пустыни подле скалы, испещрённой иероглифами.

— Пришельцы, — вытер пот со лба Каляка. — Взлётно-посадочная полоса. Вот, свидетельства их пребывания высекаю.

— Какие ещё пришельцы? — оторопел Нектототам.

— Не знаю пока, я ещё до их описания не дошёл, — ответил Каляка. — Хочешь, у Маляки спроси. Он над освещением полосы работает.

— Всё, хватит! — остановил его Нектототам. — Вечер уже.

И указал на Луну, крутившуюся перед зеркалом, в очередной попытке разглядеть, что там у неё на спине намалёвано.

— Теперь у нас концерт, кажется. Помнишь? Всё, как ты хотел. Вечер же после трудного дня. Весело? Или как?

Каляка с сожалением посмотрел на незаконченную историю:

— Ну, ладно. Но только завтра, с утра пораньше…

…Нектототам смотрел, как на посадку заходит инопланетный корабль со странной надписью «BOAC» на хвостовом оперении, и думал: «О, а это мои охламоны придумали здорово! Действительно — праздник».

Перемен?

Как-то раз Каляка с Малякой решили в снежки поиграть. Нарисовали гору Килиманджаро и, запасшись веревками, ледорубами и валенками, отправились в путь. А Нектототам, всхрапнув заливисто, только на другой бок повернулся, отмахнувшись от суетливой пчелы: у него как раз послеобеденный сон приключился.

Каляка сочинил записку: мол, так и так — надоело нам всё, и вообще хочется перемен! И в почтовый ящик, висящий на дереве, сбросил, сложив солдатским треугольником. А поверх надписал красивым почерком: «Великому Творцу Нектототаму. Лично в руки». Подумав немного, добавил: «От Каляки с Малякой» — на всякий случай: иди знай, что там еще на почте напутать могут.

А Маляка тем временем спящего Нектототама нарисовал и рядом с почтовым ящиком рисунок прикрепил. А потом, подумав немного, Нектототаму ещё и усы на рисунке подрисовал. Длинные такие. И закрученные кверху.

— Для солидности, — объяснил он Каляке. Да ещё колпак со звёздами добавил. Солнце только отвернулось: я, мол, не я и видеть ничего не видело!

…Шли они шли, а до Килиманджаро всё так же далеко, как и в начале пути. Тогда Маляка нарисовал паровоз и два вагона, а Каляка пририсовал дым к паровозной трубе и машиниста в фуражке. Да кондуктора добавил, который тут же принялся в колокол на перроне трезвонить и кричать зычным голосом:

— Паявоз с пейвово пути отпьявьяется! Пгосто-таки, немедьянно отпьявьяется паявоз! Станция назначения, таки, Кииманджайо!

— Ура! На посадку зовут! — обрадовался Маляка. И они, сдав в багаж валенки и ледорубы, уселись возле окна на самых удобных местах и принялись глазеть на проезжающий мимо них в разные стороны пейзаж.

…Тем временем Сумастранский Сумчатый Тигр Пентюха Лапчатый перебирал письма в своей сумке.

— Так, — сказал он, — эти письма надо сегодня же доставить, а то их, небось, уже заждались.

И побежал, придерживая одной лапой свою почтальонскую фуражку, чтобы встречным ветром не сорвало.

— А что это у нас билеты никто не проверяет? — удивился Калаяка. — Непорядок!

— Нет проблем! — Откликнулся Маляка и нарисовал контролёра в усах и при компостере.

Ну и вот. Стоят Каляка с Малякой на пустынном полустанке, а рядом валяются валенки и ледорубы.

— Говорил я тебе — надо было билеты на станции покупать, — вздыхает Каляка.

— Я же думал, что можно и в поезде будет купить, — оправдывается Маляка. — Что же теперь делать? Пойдём пешком. Тут уже рядом совсем.

И они пошли по пыльной тропинке, рассказывая друг другу разные, исключительно правдивые, истории, часть из которых никогда не имела места быть, а остальные хоть и выдумывались прямо на ходу, были совершенно достоверны.

…Снежок со всего маху шлёпнул Пентюху по носу. И именно в тот самый момент, когда он протягивал письмо разбуженному им Нектототаму. Глядя на ошарашенную физиономию Пентюхи лапчатого, Нектототам пришёл в весёлое расположение духа:

— Это наверняка Каляка с Малякой безобразия безобразничают!

— Точно, — сказал Сумастранский Сумчатый Тигр Пенюха Лапчатый, — вот тут так и написано на конверте.

И протянул письмо Нектототаму. Тут же новый снежок шлёпнул Нектототама прямо по лбу!

— Что!? — взревел Нектототам и уставился на свой портрет, висящий возле почтового ящика.

Тигр счёл благоразумным исчезнуть, пробормотав что-то о Красной книге и о вакансиях в зоопарках развитых стран. Нектототам сорвал листочек с рисунком и шагнул на Килиманджаро.

— Это — что!?

— Портрет, — сказал Каляка, потупившись, и торопливо уточнил, — это Маляка нарисовал.

И засвистел с независимым видом. Фальшиво, между прочим.

Маляка сбивчиво забормотал о нехватке времени и что именно так он видит Нектототама. И ещё какую-то ахинею о праве художника на своё, особое видение… От этих слов Нектототам только отмахнулся:

— Неужели мне идут такие усы? — спросил он с недоумением.

— Я такие у одного художника видел. Красивые.

— Художник-то хоть хороший будет?

— Весёлый…

— Весёлый — уже хорошо, — вздохнул Нектототам и прилёг под деревом в тенёчке, велев не беспокоить.

— А письмо-то так и не прочитал, — шепнул Каляка своему приятелю Маляке. — Наверное, это и к лучшему.

Взял и аккуратно стащил у спящего Нектототама бумажный треугольник. Нектототам усмехнулся про себя: «Перемен, ишь ты… Надо будет обдумать…»

И захрапел негромко.

В отпуск

Великий Бог Нектототам, напялив мотоциклетный шлем и солнечные очки «Харлей-Дэвидсон», сидел на рычащей от напряжения комете. Осмотревшись по сторонам, Нектототам поправил очки и плавно отпустил сцепление. Комета рванула с места так ошпаренная! Нектототам полетел кувырком, запутавшись в кометном хвосте и потеряв очки, улетевшие неизвестно куда.

— Опять! — взревел он, показывая кулак комете, спрятавшейся от греха подальше за Луной.

Луна, не будь дурой, сделала вид, что ничего не видела, и принялась насвистывать что-то, отчаянно фальшивя. А может это такой мотивчик был — кто её знает.

Нектототам доковылял до Луны и, охая, присел рядом. Привалившись к её боку, стал рассматривать разбитые коленки.

— А ну, вылазь, — беззлобно скомандовал он, удовлетворившись увиденным.

Комета на цыпочках показалась из-за Луны и сказала, трясясь:

— Да, я это… увлеклась… Сам понимаешь, скорость и всё такое… да и с дорожной полицией никаких проблем…

И покраснела. Ну, насколько удалось. Нектототам хмыкнул:

— С полицией, говоришь? Могу парочку копов сотворить. Специально для тебя. Хочешь? Тебе укорот, а мне облегчение.

И помолчав, добавил:

— С места не рви, холера! Я же тебе объяснял — пла-авно надо.

Вытащив из внутреннего кармана кожаной куртки с надписью «Hells Angels» очки, погрозил комете:

— Смотри мне! Эти — последние!

И Луна, и Солнце, и все планеты вокруг одобрительно шумели и хлопали в ладоши, наблюдая, как Нектототам делает круг почёта верхом на комете. Комета на этот раз вела себя прилежно: не взбрыкивала дикой кобылицей и не срывалась в галоп безо всякой причины. Нектототам помахал всем рукой и сказал:

— Ну вот, отправлюсь-ка я, пожалуй, в путешествие: других посмотреть, себя показать. Да и отпуска у меня накопился не отгулянного несметно. А вы тут смотрите, ведите себя, как положено! — И добавил, глядя на прячущихся за любимым деревом Каляку с Малякой. — К вам это особенно относится!

— Да мы то чего? Мы ничего! —прокричали Каляка с Малякой, переглянувшись и явно уже прикидывая план шалостей на ближайшее будущее.

— Не переживай, — сказал Туыек, сидевший по своему обыкновению на берегу реки и бросавший в неё камешки. — Я за этими охламонами присмотрю в твоё отсутствие. Счастливого пути! А ежели что тут и произойдёт, так мы уж сами как-нибудь. Пора бы уж…

Нектототам поправил очки и плавно тронулся по вымощенной золотым кирпичом дороге, вдоль которой росли невиданные деревья, цветущие косматыми звёздами. Комета ровно урчала, распушив хвост и строго держа заданную скорость…

Все ещё долго смотрели вслед комете с Нектототамом, пока они совсем не скрылись из виду.

— Они вернутся, — сказал Туыек расстроенным Каляке и Маляке, — они всегда возвращаются…

И отвернулся, чтобы никто не заметил покатившуюся по щеке слезинку.

Новый год

— Значит так: никакой такой Новый год мы справлять не будем! — заявил разгневанный Нектототам пришедшему к нему с подарками Туыеку.

— То есть, как это «не будем»? — удивился Туыек. — Я вот и подарки принёс. Всем. И тебе тоже.

— Так это твоя затея, что ли? — удивился Нектототам. — А я-то думаю, кто мне всех тут перебаламутил: третий день все мойцы будто с ума посходили. Раньше-то только Каляка с Малякой чудили, и того было слишком, а тут… — Нектототам махнул рукой. — Вот ты только погляди, что они с нашим деревом сделали! Как мы теперь с тобой чай под таким деревом пить будем?

Дерево было украшено на славу! На ветках — цветные тряпочки. Повсюду в строгом беспорядке бумажные фонарики с горящими внутри свечками. Вокруг дерева носились Каляка и Маляка и командовали снизу мартышкой Матильдой, мешая ей развешивать гирлянды. Матильда ругалась и бросалась в них сухими веточками, от которых Каляка с Малякой ловко уворачивались. Всем было чертовски весело!

Всем, кроме Нектототама.

Туыек свалил все принесённые им подарки под дерево и, наказав до поры ничего не трогать, вернулся к мрачному Нектототаму.

— Ладно, не дуйся ты так, они же дети. А ты —  Великий, всегда можешь устроить себе праздник, когда захочешь, а они… им ещё играть и играть.

Нектототам вздохнул:

— Дерево жалко. Вот посидеть хотел с тобой, чаю попить, побеседовать. А какие тут беседы, когда такой гвалт вокруг?

— А тогда давай пойдём на берег реки, там раскинем скатерть и чайку попьём, побеседуем? — предложит Туыек.

Так они и сделали. Ушли подальше вниз по реке и принялись чай пить, разговоры разговаривать. Даже соревнование устроили — кто больше «блинчиков напечёт», швыряя плоские камешки по воде. Победивший в честной борьбе Нектототам, довольно ухмылялся в усы.

— Ну, что? Ещё чайку? — спросил он Туыека.

— А давай! — согласился Туыек. — У нас ещё не попробованное варенье осталось. И сушки.

И так они сидели, пока не стемнело. А потом вернулись к дереву, чтобы припасённые подарки раздать. Никто из мойцев не остался в тот вечер без подарков. Даже Каляка с Малякой. Даже мартышка Матильда, и та получила в подарок яркие маракасы, с которыми тут же взобралась на дерево и, поправив нарядную юбочку, принялась танцевать самбу-румбу на самой толстой ветке.

А потом подобревший Нектототам устроил фейерверк. Убрать за собой решили на следующее утро, которое, как известно вечера мудренее. С тем и разошлись. Нектототам же с Туыеком остались. А когда все разошлись, засучили рукава и принялись за уборку.

Море любви

Великий Нектототам сидит на берегу моря любви и думает: «Ну, предположим. Я — это любовь. А почему?» И подобранной на берегу щепкой рисует на песке концентрические круги: один, два, три… «Конечно, а как же иначе, — отвечает сам себе. — Если я и есть всё сущее — конечно, любовь. Но ведь и ненависть, и, что самое печальное, равнодушие, и всё остальное — тоже я. Но лучшее — всё-таки любовь».

И рисует одним движением стрелу, вонзающуюся в центр нарисованной мишени…

— Не люблю упрощений, — говорит он громко вслух.

— Ты это о чём? — интересуется Туыек, незаметно подошедший с ведёрком в одной руке и удочками в другой.

— И что же ты собрался тут выловить? — усмехнулся Нектототам.

— Я пришёл за тобой: пойдём на нашу речку, удочки закинем, а потом сварим ухи в котелке, у костра посидим, а?

— Но ведь перед тобой — море любви, — хмыкнул Нектототам. — Неужели не интересно закинуть удочку здесь, а? Вдруг тебе попадётся та самая, необыкновенная, любовь, что выпадает раз в сто лет редким счастливчикам? Здесь ведь промашки не будет, я такие шансы просто так не предоставляю.

— Ты знаешь… — сказал Туыек, немного помолчав, — …я не верю в моря любви: в них можно только утонуть. А верю я в просто любовь: её не надо ловить на приманку, она приходит сама.

— Что ж, ладно, — вздохнул Нектототам и, свернув море в трубочку, посмотрел через неё, как в телескоп, на заспанное облачко. — Не хочешь любви — дело хозяйское. — И хотел было стереть босой ступнёй круги на песке.

— Пойдём же, — заторопил его Туыек, — там Каляка с Малякой ждут, хворост для костра собирают, а любовь… ну, в общем… она тоже обещала подойти.

И радостно засмеялся.

Нектототам задумчиво взвесил на руке море. Ощутив разницу, удовлетворённо хмыкнул и подмигнул весёлому Туыеку:

— То-то же!

Они ушли, оставив на песке следы босых ног и мистические концентрические круги, которые ветер, оправдывая свою лень, предпочёл не трогать: иди, мол, знай, что там у этих творцов на уме…