Nektototam's Blog

Сегодня, ровно в восемнадцать часов, аккурат за несколько минут до прихода мусорной машины, Семен Аркадьевич Шуриков окончательно осознал, что летать он теперь не в состоянии. Он сиднем сидел на любимой скамейке возле дома, сжав в одной руке ручку полупустого мусорного ведра, валявшегося, слегка помятыми боками поблескивая, в сторонке, а в другой — новенький кожаный ошейник, припасенный для дворового пса Янычара. Чтобы тот не чувствовал себя брошенным. Луна, привлеченная шумом, не удержалась и высунулась из-за горизонта, посмотреть, что там приключилось. Ну хоть бы одним глазком. Все-таки, Луна, крайне любознательная особа, невзирая на свой, более чем преклонный, возраст. И легкомысленная притом – просто ужас. 

  Старый друган Шнурикова – дворовый пес Янычар сидел от греха подальше в кустах, разросшихся справа от полупустой стоянки, слева от сторожевой будки и наблюдал за развитием событий издалека. Уж в чем в чем, а в неосторожности его было не упрекнуть. Старого ошейника, спасавшего от назойливого внимания городских властей, ему до сих пор вполне хватало. Но и внимание Шнурикова было приятно. Чего он обычно не особо-то и скрывал. Но не сегодня. Сегодня у Шнурикова приключилось странное настроение, чему Янычар не был причиной — он это знал точно, а выяснять, что вызвало у Шнурикова сроду невиданный приступ ярости Янычар счел нарушением личного пространства. Чего он и сам не приветствовал, да и в других осуждал.  

 Шнуриков с трудом оторвался от созерцания своих внутренних пустошей, перевел взгляд на ручку от ведра и вяло удивился. Аккуратно положив ручку на скамейку, позвал Янычара:

 — Ты, это, я тебе вот…

  И показал Луне новенький ошейник.  С блестящей висюлькой, выпрошенной им сегодня в мэрии. С гравировкой «Янычар» и несуществующим регистрационным номером. Луна изобразила внимание и даже где-то интерес, но Шнуриков обронил ошейник и побрел по диким пустошам выжженым напалмом припутавшейся, как ему сказал Бурдюкова:  чепухой на постном масле, отдыхавшей неподалеку от праведных дел. Шнуриков помахал ей: «Это, привет, что ли. Как, типа, дела.». Чепуха вяло отмахнулась: «Сейчас передохну малёха и с новыми силами. Работы-то еще невпроворот. Можно сказать – только начала.» — И сладострастно улыбнулась, глядя внутрь Шнурикова на Чепуху, смотрящую на. – Есть, есть еще дела! Рекурсия божественна. 

Шнуриков махнул рукой устало и побрел, зачерпывая сандалиями пепел, устилавший все вокруг до самого горизонта. И, наверное, даже дальше. Даже наверняка дальше, до самого до края мира наверняка. Или синего моря. Не знаю, что ближе. Но, собственно, далеко уйти ему на этот раз не удалось. Он, пребольно стукнувшись со всего маху, налетел на художественную скульптуру – большой, нет — огромный крокодил, сидевший на обломке бревна и удил рыбу на удочку, сделанную из кривой палки. Крючка, впрочем, не было. Как и лески с поплавком. Голова крокодила была украшена выцветшей панамкой. У крокодила явно не клевало. Видимо тоже день был не тот.

 — Действительно, — вздохнул Шнуриков, — это же каким нужно быть дураком, чтобы ловить рыбу посреди пустоши?  

 — Твое счастье, мил человек, — повернулся к нему крокодил, поправляя панамку, — что я отходчив необычайно. А то бы я тебя, ап, и перекусил бы. Пополам бы. Вот. Крооша.

   И подергал удочку играя поплавком. 

— Что? – глупо переспросил Шнуриков, и, покраснев, зачастил, — Ой, вы уж простите меня пожалуйста за такую глупую оплошность, я нисколечко не хотел никого обидеть! Ни на крошечку, нет, я думал, что вы… Это, ну, скульптура. Типа, как девушка с веслом. У нас в парке стоит. Давно уже. С пионером на пару. Ну, в парке. Там еще и фонта…  А я ничего и не думал такого…

  Шнуриков окончательно запутался и безнадежно замолк. Чепуха  хмыкнула где-то за барханом, но встрять в разговор не рискнула.

— Зовут то как?  — Вздохнул крокодил, сматывая удочку. – Черт, не клюёт что-то. – Добавил он. – Меня вот Крооша, как я и представлялся уже ранее.

— А, так это Ваше имя! – дошло до Шнурикова, — а меня – Шнуриков. То есть, Семен. Семен, это, Аркадьевич. То есть, просто Семен. А что тут, собственно, может клевать?  — спросил он осторожно, — тут же… Типа, ничего нет?

  — Как это? — Удивился Крокодил, втыкая крючок в палку, леску натянув как струну,  — а река?  Вот же она.

  — Какая река?

  — Великая, разумеется. Хотя… Как кому.

 Шнуриков покрутил головой в разные стороны, но не только реки, но и ни одной росинки не увидал маковой.

— Ах, чтобы тебя! — Огорчился Крооша, — и впрямь, ничего… А у меня ведь только наживки не хватало для полного счастья, а!  А теперь, твоими усилиями, еще и реки не стало. Со все содержимым.

  — У меня вот, есть. – Шнуриков протянул Крооше горбушку хлеба, припасенную для Янычара, — а река… Я не знаю. У меня… Была река когда-то, да. Да, вся, по видимости всей, как видимо, сплыла напрочь.

Крооша взял горбушку ситного и, откусив кусочек, принялся жевать. Из глаз его немедленно повалили слезы градом. 

— Маленькая дисфункция слезных проток, — пояснил он, шмыгая носом, — Их, типа, и нет. Ничего не могу с собой поделать. Ем и плачу, ем пла… Такая доса-ада.  

 Слезы текли по морщинистой Кроошиной морде, сливались в струйки, превращаясь на ходу в бурные водные потоки. Потоки прорывали в пустошах русло, в котором вольно катились волны Великой Реки.

— Класс, — сказал Шнуриков восхищенно, — а купаться тут тоже можно?

— Не советую, — хмыкнул Крооша, — На отмелях водятся крокодилы определенно. Я, например.  Ой, а у меня кончился хлеб… Что же нам делать? Река ведь пересохнет и тогда…

Шнуриков покопался в карманах и   вытащил горстку хлебных крошек, — Вот. Все что есть.

— Значит придется садить. – Деловито сказал Крооша, надо чтобы хлеб вырос, иначе – никак.

Он лихим движением сломал палку о свою башку – шишкой больше, шишкой меньше – какая ерунда!  И соорудил из нее плуг. Впрягся в него и крикнул, обернувшись:

— Ну, ты чего?  Поле само себя не вспашет, давай, работай! Впрягайся!

Шнуриков вцепился в плуг обеими руками, а Кроша рванул с хода в галоп, да так понесся вдоль реки, что Шнуриков летел за ним, повизгивая, постанывая и дребезжа осенним листом на холодном ветру. Добежав до излучины, неугомонный Крооша развернулся и пошел на посадку, ревя тяжелым самолетом на взлете, на вторую полосу, затем на третью и так пока не пропахали они пустошь почти что всю. От реки до самых до барханов дальних.

 Отдышавшись, разделив крошки поровну, они принялись разбрасывать их щедро. Как  на лево, так и на право. И из стороны в сторону. Чепуха приуныла за бугорком, откуда подсматривала ревниво щурясь и фыркая презрительно.

 — Эй! – Не выдержала Чепуха, — помощь не нужна? Я — с радостью!

 И продемонстрировала огнемет, полнехоньким-полным свежим напалмом жарким заправленным.

— Мы, это, — откликнулся Шнуриков, — вроде справляемся, ага. Но если что… Я сейчас у Крооши спрошу, может и правда.

 — Ты че, с дуба рухнул, родной? – осведомился Крооша, — у тебя еще новый урожай не вырос, старый ты уже весь изнахратил и на что ты надеешься, а?  

— Пожалуй, что да.  – Вздохнул Шнуриков, похлопав по пустым карманам.

— Вали отсель нафиг! – Крикнул Крооша и оскалился страшней некуда. – Мы те не полканы какие-то, мы не любим свежий запах напалма с утра!

— Да я так! На всякий на пожарный! — Крикнула в ответ струхнувшая малёха Чепуха, — Но, если что – я мигом!

— Фигом, — пробурчал Крооша, — Ну, чего смотришь? Полет валькирий ожидаешь, что ли? 

— Я ничего, — сказал Шнуриков, — посаженое полить надо, а у нас даже захудалого ведра нет. Что делать-то будем?

— Похоже, что делать то и нечего, — Вздохнул Крооша, — Ведер нет, сделать их не из чего. На небе, — он задрал башку и опустил ее скорбно, — на проклятом небе ни облачка. Даже кипятильника простецкого и то нет, не говоря уж о розетке, чтобы хоть капельку воды из Великой Реки испарить, чтобы она стала облачком, простучало по земле, как горошины, эх…

— Приплыли…

— Эй, дурни, — прокричала Чепуха, — я же говорила – могу помочь. Жареной воды раздобыть, к примеру, а?      

—  Но только на моих условиях! – крикнул в ответ Шнуриков. – строго под надзором органов контрольных и иных!

— Ура! – закричала Чепуха и ринулась к ним с огнеметом наперевес, — ура! Но парсаран! Венсеремос! Победа будет за!

Проскочив замершего Кроошу и насупленного Шнурикова, Чепуха у самого берега лихо затормозив,  направила ревущее пламя огнемета на Великую Реку и из нее ринулись в разные стороны крокодилы, бегемоты, обезьяны, кашалоты, раки с клешнями нарастопырку и парусники с якорями к бортам в притирку, рыбаки с удочками оснащенными, да навостренными, да рыбами с глазами выпученными. А главное, вода в пар обращаясь бурлящим потоком рвалась в небеса на чем свет ругаясь, и клубясь, и свиваясь, в облачка превращаясь, рвалась прямиком в высь небывалую и набрякнув там гигантским фингалом под Луны левым глазом, прорвалась ливнем ужасным, на нашу на пашню всё в грязь размывая, вот это да-а! Радость какая!

  Деревья хлебные выросли мигом, ароматами выпечки свежей все вокруг заполонив. Покрытые булками свежими и батонами, белого, серого и полубелого, черного и ситного, халами узорчатыми плетенками усыпаны, нарезного и чайного, круассанами и багетами, лавашем, джиабаттами и джабеттами, питами и лафой, нежными кренделями и пряниками печатными, булочками веснушками и корзиночками с кремом в придачу.  

 — Ну, я пошел, пожалуй, — сказал Шнуриков решительно, — тебе теперь есть всего достаточно, чтобы Реку Великую холить, лелеять и пестовать вечно. Главное – не сломать экосистему. Хотя бы до вечера.   

— Крооша лишь хмыкнул и повертев головой, сорвал с дерева батон за двенадцать копеек, ржаной и, закатив от удовольствия глаза, прочавкал полным ртом:

— Иди уж, тебя заждались. Эко…та…

Приладив к ведру ручку, Шнуриков пошел на встречу мусорной машине, показавшейся из-за угла.  Ровно в пять минут седьмого, строго по расписанию. На ходу Шнуриков поглядел на обломки в ведре и, к своему удивлению, не сорвался вновь в штопор отчаяния, отметил: старые крылья были маловаты, пожалуй. При расчете нужно принять во внимание, что будет он возможно и не один. С друзьями.