Nektototam's Blog

Что может быть лучше яркого солнечного утра? Особенно такого, как сейчас: наполненного пьяняще—чистым, после прошедшего ночью легкого дождя, воздухом. Прохладный песок приятно щекочет босые ступни. Пляж почти пуст. На подстеленных полотенцах мужественно лежат, в ожидании утреннего, полезного, загара, бледные энтузиасты, боящиеся сгореть под лучами нещадно палящего днем светила. Возле все еще не работающей вышки спасателей, под присмотром тренера, группа пенсионеров в спортивных костюмах по моде прошлого века исполняла что-то отдаленно напоминающее тай-чи. Тренер, лысый, плотно сбитый мужчина, в синих шортах и большим желтым свистком теряющемся в густой шерсти буйно пробивающейся из-под майки, с профессиональным энтузиазмом выкрикивал команды. Случайно забредший сюда китаец вряд ли бы опознал в них знакомые слова.  Усердная паства, похохатывая, с большим энтузиазмом пыталась изобразить требуемые движения, но в их исполнении они так же были похожи на тай-чи, как и команды их тренера на китайский. У самого горизонта виднелась стайка разноцветных парусов.  Сразу же за линией пляжа, между пустой еще общественной парковкой и беговой дорожкой, сгрудились павильоны пляжных забегаловок. По большей части все еще закрытых, — утро.

 

Семен Гумбольдский, старший посыльный банка «Средиземноморский кредит», вышедший сегодня в отставку, шел по пляжу, загребая босыми ногами песок. Он полной грудью вдыхал неожиданно обрушившуюся на него долгожданную свободу. В левой руке, купленные по дороге давно присмотренные коричневые сандалии с дырочками. И черный носок с аккуратно заштопанной пяткой. В правой — смятый рецепт. До открытия аптеки куча время, а в дежурную, что работает круглосуточно, добираться неудобно: почти час двумя автобусами с пересадкой. Семен шумно вдыхал, безотчетно улыбаясь и бормоча: «Ну, вот и все. Все. Все…»  И уже совсем осмелев, принялся размахивать руками при ходьбе, чего не позволял себе со школьных времен.  Мысли его легкокрылыми бабочками порхали вокруг заветной коробки, дождавшейся, таки, своего часа!

 

В кладовке, на второй полке снизу, в окружении банок с засахарившимся домашним вареньем, стоит, к большому неудовольствию супруги — место занимает, большая картонная коробка с новенькой пишущей машинкой «Оливетти», добытой лет десять назад на гаражной распродаже.  Соседка, жена ответственного редактора местной газеты Горягина, распродавала принадлежавшие исчезнувшему, как говорили злые языки, с очередной секретаршей, мужу вещи. Задешево. Почти даром. Семен было заикнулся, мол, сколько стоит машинка, но соседка сказала: «А, да без разницы». И радостно улыбнулась. У Гумбольдского от ее улыбки случился  легкий приступ паники.   Ощутив слабость в коленках, он ретировался. Не забыв, впрочем, прихватить «Оливетти» и  отмахнувшись от лучшей в городе коллекции марок – предмета его давней зависти.  Соседка,  пышная брюнетка с ярко накрашенными сердечком губами и шальными глазами, попыталась впихнуть огромный альбом ему в руки,  совершенно бесплатно, но Гумбольдский, блея что-то невнятное, ускользнул.

Вообще-то, сосед уходил в побег уже не первый раз. И каждый раз возвращался с повинной. Семен, собственно, хотел сохранить для него машинку за которой тот гонялся уже давно, но все никак не мог купить, а вот неделю назад повезло.  А тут такое дело… Но сосед в этот раз так и не вернулся и  машинка осталась у Семена в кладовке. Видать, секретарша, молоденькая девица с короткой стрижкой и дурацким детским рюкзачком,   Семен видел ее  несколько раз в компании с  соседом, оказалась хваткой.  Банк,  в котором Семен служил, стоял напротив редакции, где трудился сосед.

Две пачки писчей бумаги лежат на машинке. Надежно  упакованные, чтобы не высохли, сложенные стопкой рулончики черной ленты, лежат сверху.  Гумбольдский купил их пару лет назад, решив одной бессонной ночью  заняться сочинительством. А, что, он хуже других что ли? И у него есть несколько историй, которые наверняка заинтересуют толстые журналы. Да и все не так скучно будет  на пенсии. Пузырек с жидкой бумагой: исправлять опечатки,  Семен купил по дороге с уже бывшей работы. Он явственно представлял себе, как заправит новенький лист, передвинет каретку на середину и напечатает название своего самого первого рассказа. Собственно, названия Гумбольдский еще не придумал, но это сущая ерунда, главное, что рассказ будет отличным! У него накопилось так много историй, что хватит на целое собрание сочинений. Да вот, хотя бы случай, когда мадам Гумбольдская купила ему новые носки, взамен окончательно порвавшихся старых, а они тогда были на отдыхе в… как его? Семен попытался вспомнить, машинально стряхнув со щеки непонятно как налипшие песчинки и…

Носок. Носок? Гумбольдский остановился. А где второй носок? Он в растерянности смотрел на одинокий носок в компании безвольно поникших сандалий. Беспомощно оглянулся, надеясь, что беглец еще там, на песке неподалеку, но увидел лишь полоску  собственных следов, ведущих к дорожке по которой пришел на пляж, сойдя с автобуса. Весь путь до самой остановки ему был виден. Лавочка, на которой он сидел, дав свободу уставшим за долгую службу ногам, у самой пешеходной дорожки, стояла, как ни в чем не бывало. Вот только  носка нигде видно не было.

Подкравшаяся неизвестно откуда тучка, закрыла солнце, и все вокруг разом потемнело. Пляж стремительно понесся вниз, оставив онемевшего от неожиданности Семена высоко над съежившимся миром. Там, внизу, виднелся спичечный коробок спасательной станции и стайка муравьев—физкультурников. Разноцветные кубики кофеен, и лужица безвольно застывшего моря равнодушно смотрели на него.  Замерев истуканом, он боялся даже моргнуть, чтобы не сорваться в открывшуюся вокруг страшную пропасть. Что-то  кольнуло его в спину и, как проткнутый мальчишкой-хулиганом воздушный шарик, он медленно осел на песок.

Старенький стул, с фанерным, расслоившимся от времени, сиденьем и алюминиевыми ножками оказался под ним и Семен выдохнув, откинулся на ощетинившуюся спинку. Официантка, проходя мимо его столика, смахнула невидимые крошки. На столике, ровно на его  середине, листок бумаги, украшенный вензелями. Единственное  слово,  надувшееся от гордости золотыми буквами, озаглавливало лист: «Контракт». Далее шел неразборчивый, написанный от руки текст.

«А.  — Спохватился бывший старший посыльный, — мне нужно подписать, нет»?  Он в растерянности заозирался в поисках хоть  чего-нибудь, чем можно вывести подпись, напоминающую подпись великого поэта, которой он втайне гордился, но не нашел.   Поерзав на неудобном сидении, Семен  робко  помахал официантке: «А, это, можно ручку? Ну, или… карандаш?».  Никто на его махание руками внимания не обратил, и у Семена мелькнула  дурацкая мысль: «Ч… черт, Неужели его нужно подписывать кровью?» Но и проколоть палец тоже было нечем. Семен привстал и тучка, закрывавшая Солнце немедленно исчезла, позволив, заскучавшему, было, светилу вновь залить все вокруг веселым светом.

Гумбольдский перевел дыхание, осторожно отряхнул  налипший на шорты песок и, затолкав осиротевший носок в карман, двинулся дальше к единственному открытому в этот час кафе.  На пустой веранде неприкаянно бродила давешняя официантка. «Нужно выпить кофе, — понял он. —  Чтобы прийти в себя. Или воды.  Да, точно воды. В такое время пить кофе нельзя, сначала таблетки и лишь через полчаса… »

Пошарил в карманах в поисках таблеток, но наткнувшись на носок, вспомнил, что таблетки закончились и лучше бы ему было проехать с пересадкой и купить их, чем… Расстроенно махнув рукой, Гумбольдский посмотрел на энергичного тренера: «может тоже записаться? Вместе с супругой». Но мысленно представив мадам Гумбольдскую тут на пляже, среди остальных, в спортивном костюме,   решил даже не заикаться о крамольных мыслях.

Дойдя до пересекавшей пляж наискосок колеи, оставленной в песке трактором, убиравшем ночью пляж, Гумбольдский обнаружил в ней раздавленную кошку.

«Тьфу ты, пакость какая!» — Насупился Гумбольдский, и осмотрелся в поисках кошачьих следов. Кошка черная с белым пятном на лбу. Солнечный луч протиснулся  в колею меж его ног. И, не удержавшись,   поскользнулся на пятне, да и бултыхнулся в бурое болотце ничего не выражающих глаз. Гумбольдскому никак не хотелось приключений на свою голову. «Хотя, — подумал он, — если кошка уже мертва, значит она ничем навредить не сможет. Или может?» Он попытался вспомнить все, что супруга говорила о кошках, но запутался и махнул рукой.

Прямо за колеей он увидел черный комок. «Ура! Нашелся! — зазвучали в его голове победные фанфары,— фух, какое облегчение. Да  и мадам Гумбольдская расстраиваться не будет. Но, погоди — я же там еще не был — как носок мог там очутиться?» Гумбольдский растерянно осмотрелся по сторонам, но ничего нового не увидел и на этот раз.

Большая, отчего-то черная, лягушка сидела на песке на месте, где был его носок. Лягушка смотрела на Гумбольдского вызывающе, и он снова запаниковал.

Холодная жаба, непонятно каким образом попав ему в грудь, затрепыхалась и Гумбольдский беспомощно огляделся в поисках чего-нибудь, на что можно срочно присесть. Не отыскав, осел на песок. Из внезапно ослабевших рук выпали сандалии и легкий ласковый ветерок, подхватив,  понес его рецепт к физкультурникам. «Черт… Надо было ехать в дежурную, — мелькнуло в голове, — еще вчера. Доктор же сказал не геройствовать…»

— Вам плохо? — спросил подбежавший тренер, протягивая подобранный рецепт Семену. — Вызвать скорую? — И не теряя времени, принялся набирать номер на мобильнике. — Алло! Тут человеку плохо!

«Странно, — подумал Семен, глядя на суетившегося тренера, — как странно… Кто-то еще носит усы? Я уже и не помню, когда последний раз их видел. Надо будет запомнить. Мне ведь теперь все нужно запоминать».  Вокруг них сгрудились старички, обрадованные неожиданным перерывом. Бойкая старушка в желтой футболке и нелепой шапочкой с Микки Маусом протянула ему воду в бутылочке: «Пейте, молодой человек». Сквозь шум в ушах Семен слышал завывания приближающегося амбуланса. «Быстро они, — мелькнуло у него в голове, — может и на этот раз… »

« …огромные стационарные зонты, которые ни черта не помогают от проныры солнца, маящегося бездельем на своем небосклоне».  Надо записать, пожалуй, а то опять огребусь за пустую трату времени. Ощущая вполне явственное потрескивание набирающего силы разряда, продолжаю писать:

Белые стулья. Грубая имитация плетеной мебели. Белый плевок — солнце приклеился к небу и не желает двигаться уже битый час. Большой зеленый зонт с бегущей по ободу надписью “Карлсберг” от него не спасает вовсе. Столик стоит так, что тень от зонта падает строго на невысокую балюстраду окружающую веранду. В тени, на выкрошившейся, давно не крашеной балюстраде сидит здоровенный кот. Равнодушный взгляд его…

Пронзительные звуки амбуланса. Уронив  карандаш на стол, смотрю на море. Красные флаги и профессионально-сердитые вопли спасателей: «Девушка в желтом купальнике! Немедленно вернитесь! Чей ребенок без присмотра? Девушка! Немед… Я сказал — немедленно вернись в безопасную зону! Или я сейчас подплыву на каяке, дам по башке веслом и верну в… Я кому сказал! Тебя же мама дома ждет!»

— Еще двести, — сказала официантка бармену, и забирала полный бокал пива.

С моего места девушку не видно. По-моему, там, в узкой полосе огороженной флажками, плещется стопитьсот человек.  Спасатель явно  блажит просто так, для собственного развлечения. Скучно ведь сидеть целыми днями на своей вышке под зонтом и смотреть, как огромная, аморфная биомасса колышется на волнах, то исчезая, то вновь появляясь на поверхности, стараясь не прозевать момент, когда одна из ушедшая под воду точек не показывается вновь. Хотя, кто их знает этих спасателей. Интересно, какие у них развлечения? Нет, об этом лучше не думать.

Карандаш твердый. И очень старый. Почти как я сам. Хотя нет — насколько я стар и да, стар ли — я не знаю. Точней, мне не положено по условиям контракта знать. Я — наблюдатель. Это все, что мне дозволено. Чтобы не повлияло на результат.  Так было сказано. Не могу вспомнить кем. Для разнообразия пытаюсь, но тут же сдаюсь. Машу рукой официантке.

— Девушка, можно вас на минутку? — Она равнодушно обходит столик стороной, смахнув на ходу невидимую крошку.— Вот же зараза, — бурчу ей вслед. Вздыхаю разочарованно,  — но попытаться стоило.

Раскачиваюсь на древнем алюминиевом стуле, ощущая через шорты расслоившееся фанерное сиденье. Как бы занозу не поймать. Заноза в заднице, да еще и в публичном месте. Замечательная перспектива, если подумать. Да к тому же и булавки тут не отыскать.

Облизываюсь, глядя на высокий бокал с пивом, что она ставит перед молодым человеком за столиком в глубине зала. Он откровенно мается. «Девушку ждет, — решаю я, — не мальчика же». Молодой человек и правда не очень похож на тех, кто ищет радостей однополой любви. Хотя, кто их нынче разберет?

У меня листок бумаги и карандаш. «Больше тебе ничего не понадобится», — было сказано при подписании контракта. С кем я его подписал? Опять нарастающее гудение — стиму… Стимул! Хватаю карандаш. Кот соскочил с балюстрады и, фыркнув в мою сторону, отправился через весь зал. Что его там могло заинтересовать?

Мне кажется, он тоже наблюдатель. Иначе, как, скажите на милость, он может знать о моем тут присутствии? Единственный кто на меня реагирует. Удар током. «Черт!» — взвываю я, но никто даже глазом не ведет. Хватаю листок и начинаю вновь строчить кривыми буквами на мятом листке:

Кот идет по проходу. Мимо четы старичков, сидящих у самой барной стойки. Перед ними чашечки с кофе.  Посреди стола —  тарелка с яблочным пирогом.  Пирог увенчан тюрбаном взбитых сливок.  Рядом со стариком – пустой пузырек из-под лекарства. У старушки яркой помадой нарисованы губы сердечком. Видимо так было модно во времена ее молодости.  За стойкой, с газетой на непонятном языке, увлеченно скучает бармен. По моему, он больше исподтишка смотрит на официантку, прикрываясь газетой. Слева от него кофейная машина — бегемот. Машина периодически сонно взревывает и, успокаиваясь, выпускает струи ароматного пара. Ворчливо шипя и отфыркиваясь. На нее никто не обращает внимание. Разве что официантка изредка наведывается к ней за очередной порцией капучино или латте. Справа, хорошо видное с моего места, окошко на кухню. За ним мелькает странный тип.  У него длинные свисающие усы и огромный колпак на голой, как коленка, голове. За ухо заложен карандаш. «Лучше бы поварешка, — мелькает мысль, — а то плотник какой-то, а не повар. Или, лучше,  серьга.  В виде поварёшки». Повар сдергивает  листочек с заказом.  Глянув  в него и фыркнув,  бурчит: «четыреста. Ну ну». Почесав в затылке, скрывается из виду.

Ощупываю коленку рукой. По моему, степень волосатости коленки ровно та же, что и всей остальной ноги. Ясно. Вычеркиваю «голой, как коленка». Осталось придумать, что написать взамен. Ведь повар и правда — лыс. Лыс абсолютно. Лыс как… нет, это уже слишком. Бильярдный шар — не менее избитое клише. Да и не играю я на бильярде. Как ладошка? Как попка младенца? Как… Лысый — как??? Вновь появившийся повар равнодушно смотрит в мою сторону. Его длинный дуремарский нос свисает к подбородку. Сняв колпак, повар промакивает лысину носовым платком. Карандаш вылетает и катится по проходу. Он не абсолютно лыс, у него просто огромная залысина, украшенная на макушке мелкой опушкой… Твою ж ты мать! Опушкой? Опушка! Какая свежая метафора — только что из нафталина!

Откладываю карандаш. Надо успокоится. Игнорирую очередной удар током. Отвяжись. Мне нужна передышка. Мне нужно подумать.

— У тебя в контракте сказано, что ты наблюдатель. — Говорит непонятно когда подошедший кот, — просто фотоаппарат. Твое дело смотреть и фиксировать. Все. Никакой отсебятины.

Все-таки, он тоже наблюдатель. Забавно.

— Я…, — бормочу тихо, — и так только фиксирую… Мне бы пива. — Неожиданно слетает с губ.

— Перебьешься, — Фыркает кот, вспрыгивая на старое место. – много вас таких, на всех не напасешься.

Официантка швыряет на стол картонку с эмблемой «Туборг» и ставит на нее бокал с пивом «Карлсберг». Так написано на бокале. И вытащив из пепельницы смятую бумажку, осторожно разворачивает ее. Старый, вылинявший рецепт.

Пригубливаю осторожно. Лучше б я этого не делал: вместо успокоительной прохлады в меня вливается огненный вихрь. Легче не стало.

— Еще четыреста, — кричит официантка, — последний раз.

Бармен  лениво откладывает газетку в сторону и, закусив зубочистку, начинает протирать стойку.

Утираю листочком бумаги пот со лба. Единственное материальное, что я могу ощутить в этом мире. А нет — еще карандаш! Без него, как вспомнить? Хотя, вспоминать — та еще мука. Иное вспоминается, как вспышка: раз и ты хватаешься за голову и раскачиваешься, пусть и мысленно: «Боже! Какой же я был идиот! Ведь всего-то и нужно было… Ведь можно же было… »

— Не отвлекайся, — Мявкает кот, — время, отпущенное на твою передышку, вышло.

— Да я и не спорю, — судорожно вздыхаю я, поняв что забыл дышать и тут же огребаюсь полноценным разрядом. — А-а-а! Вот зачем это надо было?

Хватаю листок и вытерев его о шорты принимаюсь писать:

По проходу меж столиками носится ребенок. Мальчишка. Лет пяти-шести. В руках у него игрушечный самолет с пропеллером. Пропеллер крутится. Не очень споро, но заметно. Мальчишка для надежности подталкивает его указательным пальцем с криво обгрызенным ногтем. «Ж-ж-ж-ж!» — Гудит мальчишка шмелем-переростком. В зал входит пожилая пара и усаживается у входа. Следом за ними — молодая девушка с рюкзачком. В кармашке рюкзака виднеется бутылка минеральной воды. Под клапаном, кажется, куртка. Зачем она ей в такую жару? Или это коврик? Путешествует. Одна? Девушка обводит зал взглядом и замирает. В дальнем углу, слева от стойки, расположилась пара. Кофе у них давно остыл, но они этого не замечают. Муж сидит лицом ко входу. Наткнувшись на взгляд вошедшей, он съеживается от неожиданности, заметно побледнев. Девушка застывает. Ей на встречу радостно улыбаясь, едва не опрокинув пиво, поднимается молодой человек в кожаном пиджаке. «И все- таки — девушка!» Но она не смотрит на него. Молодой человек приглашающе машет, но девушка продолжает смотреть на отца мальчика. Пауза длится, кажется, бесконечность. Пылинки, хороводившиеся в солнечном свете и те застыли, боясь пошевельнуться. Даже мальчишка с удивлением уставился на странную посетительницу.

— И… — Жалко бормочет отец мальчика, — И…

Губы девушки слегка дрогнули и сжались. Глаза, это видно даже отсюда — потемнели. Она бесконечно длинным движением тянет с плеча рюкзак.

Мать мальчишки, споткнувшись посреди заготовленной на зиму тирады, с удивлением смотрит на мужа.

— И…? Что — «и»? — Фыркает она, — Ты что, вот сейчас, в такой момент и не слу-уша-и-ишь? — Изумленно тянет она голосом стремящимся сорваться в опостылевшую ему истерику. Но натолкнувшись на совершенно немыслимое невнимание с его стороны, оборачивается и…

— Да нет, я… — Бормочет муж, судорожно пытаясь перевести взгляд на жену, — Я… Извини, что ты сказала?

Откашливаюсь, прочищая горло. Но так и не сказав ни слова швыряю на стол карандаш.

Старушка качает головой:

— А помнишь, ты тогда…

Спутник накрывает ее руку ладонью.

— Тогда? О чем ты? — едва заметно кривится он и, бросив беглый взгляд на девушку, пытается подцепить кусочек пирога, — Все что осталось в прошлом, пусть там и остается.

Старушка что-то говорит ему, и смеется тихим, немного визгливым смехом.

— Да  не помню я, как ее звали, — ворчит он желчно, — не помню, хоть убей.

— Как хорошо, что ты тогда не ушел с ней.

Старик угрюмо ковыряется ложечкой в пироге.

Девушка выхватывает из рюкзачка открытку и разорвав швыряет ее на пол.

• Бах!— выдыхаю сквозь неожиданно онемевшие губы, — Ба-бах…
• Бах! – радостно подхватывает кот, — Конечно же, бах! Как же не бах? Еще какой бах!  Ба-бах!

Старик застывает, так и не донеся пирог до рта, и начинает медленно крениться вбок.

Огрызок карандаша, плотно вбитый, чтобы не болталась спинка, вылетев из-под опрокинувшегося стула, лениво катится по проходу меж пустыми столиками.

Вдох.
Непонятно когда подошедший Бармен, отодвинул стул за моим столиком.

— Позволите?

— Да, пожалуйста, — вздыхаю в ответ, — все равно, кажется, все уже кончилось.

— Да. Я Вам счет принес. Вот. Чаевые включены.

Бармен кладет на стол скромный по размеру счет и толкает его в мою сторону. Я кладу на него руку и смотрю на бармена:

— Может…

— Конечно, — улыбается он — ты можешь заказать еще что-нибудь. Позвать официантку?

— Я не уверен, — тяну слова, — стоит ли? Кажется и правда мне уже ничего не надо.

— А как же — стать писателем? «Оливетти» в шкафу?

— Откуда… Погодите, это же ты… Ты — тот самый человек, что продал мне машинку на распродаже. Я тебя узнал! Ты еще про контракт что-то говорил, мол, тогда со скидкой… Погоди, так о чем тогда речь была?

— Ты же его подписал. Неужели так и не прочитал? — Довольно хмыкает бармен. — Понимаю, на девиц производит впечатление.

— Но я… Супруга была бы недовольна, что я такие деньги на бесполезный в хозяйстве предмет…

— Ты должен был запоминать и рассказывать. Всего и делов—то.

— Я и запоминал, кажется. А о чем рассказывать-то?

— Про свою жизнь. Про то, что знаешь. Нам все интересно. На твое усмотрение. Шесть первых.

— О, да — саркастически кривлю губы, — я расскажу про тележку — мою боевую подругу. Я на  ней развожу почту. Развозил, кажется. А больше и не о чем, пожалуй. Вторых.

— Не о чем? А как же…  носки? Без козырей.

— Носки… Только и осталось. Все остальное вы и сами видели только что. Супруге, хотя она и так все знает, может показаться интересным. Она любит такое, особенно, когда с подругами по телефону. Семь первых.

— Смотрел, но не видел, запомнил, но не понял. Обычная история. Без козырей.

— Я, пожалуй, пасс. – Бросаю карты на стол.

— Так вот просто? — Собеседник приподнимает брови, — другие бьются за такую возможность, уж и не представляю — почему. Некоторые — так просто львы! Вот мы и решили провести эксперимент с контрактом.

— Я… я погорячился и машинка была, она была такой красивой…, — Я вспомнил девушку из секретариата, что выписывала мне справку на кредит, — а я… смеялся и подарил… пригласил ее, но… Нет. Я не готов. И,  кажется, никогда не смогу.
— Как пожелаете. — Пожимает  плечами бармен, — Извольте жидкую бумагу. Во всем должен быть порядок.

— А кот, он что — тоже в эксперименте?

— Что? — Удивляется бармен, — ах, этот… Нет, он просто так ждет своей очереди. Ну и на посылках. Временно. У него осталось… — Он сверяется с записью в книжечке, перелистав страницы. — Ничего у него не осталось. Странно. Чего он тут делает тогда? Вот же хитрожопое создание!

Я протягиваю ему пузырек и он, аккуратно открутив крышечку, замазывает что-то кисточкой в записной книжке.

— Собственно, — трясет он ею, просушивая, — у вас все так. Так что, без особых неожиданностей, хотя я все еще не теряю надежды. За машинкой я пошлю, разумеется. Следующий! — Машет он рукой, и я, выронив вилку из руки, выдыхаю  полную горечи благодарность, — Спаси…

Черный кот, блеснув изумрудными глазами, соскакивает с балюстрады и, нервно подергивая хвостом, уходит вслед за катящимся карандашом по ставшему стеной полу в сгущающийся сумрак.