Полковнику Никтонепишет никто не пишет. И он почти не кривит душой, говоря, что этому рад. Почти не кривит, ведь с письмами одна морока. Глаза надо протирать. Пока один протрешь — другой где-то затеряется непременно. Отыщешь пропажу — первый Гусля со стола смахнула — ей, видите ли, стол протереть приспичило и именно в этот самый момент! Отыщутся оба — обязательно перепутаешь где левый, а где правый и мир опрокидывается, а то и вовсе, время задом наперед идти начинает. Путаница. Путаницы полковник не уважает. Только глаза протрешь, глядь, а их ворона Гусля уже на клюв нацепила и читает рецепт ячменной каши от шестнадцатого марта на численнике за прошлый год.
Потом, когда уже все точки над ё расставлены, пыль над полем битвы осела и слышны лишь спорадические, неприцельные выстрелы, а Гусля согласна вернуться в свое гнездо на определенных условиях, Полковник, перестав рычать, устраивается, остывая и потрескивая, в кресле поудобнее. Наливает стаканчик виски без льда. Прислушивается с опаской к буханью сердца. Гусля, перевязав едва пережившие баталию очки изолентой в трех местах и примотав их к клюву для надежности, вскрывает изрядно помятое в битвах письмо и начинает читать вслух хриплым от волнения голосом:
«…задолженность по платежам за июнь сто тринадцатого года от основания деревни, а так же пеня в размере… »

Письмо догорает в очаге, а Гусля, сунув полковнику очки, вздыхает, — Они еще напишут, ты только не переживай — тебе нельзя…
Полковник смотрит на горстку пепла и не переживает — полковникам не положено. Вот только глаза протереть и все. Сплошная морока с этими глазами.