Тааркан Казе Халерос перепутал буквы ловко. Перетасовал, подрезал. Дважды. Сдал. Со всеми потрохами. Явки, бубны. Прикуп в Сочи. Клубы. Отечества родного дым. Просроченный давно. Не им. Но все еще бодривший разум остывшей памяти безродной космопиита-тааркана. Вдохнул Казе его останки осторожно — чтоб ненароком не забыться на подступах к вселенской славе, неся величие отечеств разных на сапогах Космопиита. И с облегчением безмерным ввертелся он тигровою креветкой ловкой, ногой проматывая ленту. Кому попало. На лету. Попало, как всегда, не в ту. Но, лету жухлому давно уж как будто все равно. Иль облегчение, иль муэрте. Иль партия по маленькой в лото или — девятка, ну а что? Но он решил, что Иль де Франс звучит гордей! И тут же поменял прическу-узел на наличные, по курсу: три к одному и два на ум. Шенкеля! И в дальний путь рукою ловкой он пешку двинул. Ферзь за ней… У Тааркана дыбом встала вся жизнь прожитая не им. А ну-ка, разойдись! Кричал он с пьедестала и лошадь сдерживал, что было сил. Но среди сил, его сил слишком мало. И лошадь, по-наслушавшись призывов, взяла и правда разбежалась. И разошлась… На все четыре шенкеля, что утащила у безродного коня — подставку одного расстриги-генерала. Упала лошадь. Упала бедная… Не в силах выдержать такой расход малоподъемный на душу мечущуюся в поисках потерянной мечты. Ах, боже-шь мой! Вскричал Халерос гордый, прижав к своей, бронированной дымом, душе пиита-космолета, бездыханную кошку. Ну, за что? И кулаком грозил Ферзю. Тот равнодушный, в тюбетейке и в расхристанном халате ватном, метет осеннюю листву по дворикам облезлым, махая старенькой метлой. План, это план. Его он должен, хоть не понятно и кому, скурить пока не рассвело. Ушел Халерос до рассвета, унес на сапогах свой груз. Душе легко! Карманам — пусто. На шее сбруя. В ломбарде за углом потертое седло. Ферзь-хулиган в оплаченном загуле до вчера. Дымы отечества и горьки и пошлы. Тааркан Казе Халерос сдал окончательно. И опираяся на трость бредет за запахом тумана. За убежавшей электричкой, за пересмешником в конце-концов убитым. За речку-переплюйку с другом, что равнодушно в небо уже который день глядит со дна закрытыми глазами. За дом с заросшим старым садом, с полетом с крыши под зонтом. Тааркан Казе Халерос перебирает буквы малы рассыпанными по плечам усами. Срезает дважды. И сдает. Но каждый раз выходит что-то… выходит плохо. Не о нем. О дворнике и о коне, о дыме исчезающем во мгле очей её безбрежных. О партии в лото, и, как её — девятку? Пиитах, пьянках, беспорядках, умов смятении и… что-то там еще, про розу, что стояла в склянке, но это — смутно, не его.
Таракан Казе Халерос никогда не унывает. Ему вчера один прохожий вечность поносить предложил, пусть еще не знает точно, чью.
Добавить комментарий