Nektototam's Blog

Марсианин неторопливо шествовал по тротуару не обращая внимание на немногочисленных прохожих. Был он рыхл и высок. Густая шевелюра давно нуждалась в стрижке, но это его не беспокоило — он привык ходить заросшим, как последний барбос, благо это никому не мешало. На работе всем было наплевать: работал он в основном в ночную смену, дома же он и так почти ни с кем не сталкивался, отсыпаясь после работы, забившись в свой угол.

Марсианином его звали из-за малообъяснимой страсти к шоколадным батончикам. Он настолько привык к этому имени, что уже и не откликался на своё, данное ему при рождении. В непримиримой борьбе между «Сникерсом» и «Марсом» он, в ещё незапамятные времена, встал на сторону последнего и поклялся не сдавать позиций. «Да ты, парень, совсем мозгами двинулся», — говорили ему, но он не отвечал, лишь хмыкал, молча разгрызая очередной добытый батончик и закатывая глаза от удовольствия.

Солнце светило неожиданно ярко и Марсианин, отвыкший от такого проявления внимания с его стороны, старался держаться тени, благо улица была засажена тополями, и тени было предостаточно. «Ещё немного и полетит пух», — поморщился Марсианин, не любивший пух ещё даже больше, чем котов. С котами, которых у него была старая размолвка, он старался не встречаться, а вот от пуха деваться было некуда. Пух проникал всюду, в любые закрытые помещения. Пух набивался в нос, глаза и уши, и Марсианин чихал и плакал, но мужественно терпел, зная, что вот-вот все закончится. Все когда-то заканчивалось. Даже пух, хотя иногда казалось, что это невозможно. Уж лучше коты, думал он сквозь слезы. Тем более, что он особо и не помнил, что там произошло между ним и котом, жившим у них, когда Марсианин ещё не был Марсианином и ходил на подкашивающихся ножках, шлёпаясь то на зад, то на пузо при любой возможности. Кот, занятый своим, никому не ведомым делом, недовольный его приглашением поиграть — рывком за хвост, неожиданно для всех развернулся и со всего маха заехал Марсианину в лоб. Кровь, крики, беготня в поликлинику, где раздосадованному Марсианину зашивали рану, он не помнил. Ему рассказывали, а он, подойдя к зеркалу, смотрел на небольшой белый шрам, украшавший его лоб строго посередине, и думал, что рассказ явно преувеличен, но ему не хотелось портить игру и он демонстративно держался от котов подальше.

Остановка автобуса. Марсианин терпеть не мог автобусы, особенно летом, когда в них, несмотря на открытые настежь окна, остро пахло человеческим равнодушием, злостью и нелюбовью. Поколебавшись, он двинулся дальше, оставив вонючий автобус собирать свой урожай на остановке, а ему и пешком — всего две остановки — плевое дело.

Аллея, на которую он свернул, была почти пуста. Он шёл, прихрамывая и посматривая по сторонам. На сломанной скамейке сидел рыжий кот и внимательно смотрел на Марсианина, готовый сбежать при первом признаке возможной агрессии. Марсианин отвернулся от кота, чтобы не смущать. Его больше интересовала девушка. Ждёт ли его она? Кот был разочарован.

Скоро ему переходить улицу. Центральный проспект, забит машинами под завязку. Черта с два дождёшься светофора, думал он, привалившись к столбу. Когда уже сделают подземный переход? Подземный переход был стройкой века. Строился он уже не первый год, и все был «в процессе строительства», как писали в бесплатной газете, заполненной в основном объявлениями о продаже чего попало и рекламами салонов красоты. Марсианин, если честно и не думал, что когда-нибудь доживёт до того времени, когда сможет беспрепятственно пройти по переходу и выйти возле старого Университета, и далее, по стремительно убегающей вниз улице, добраться до набережной реки.

— Зелёный, — услышал он, и уставился с недоумением в спину прохожего, спешащего на другую сторону проспекта.
«Зелёный… Какой, это такой — зелёный? О, черт!» Но было уже поздно, и транспортный поток снова загремел, зачадил смрадным дымом и, мрачно скрежеща, двинулся, отрезая его от Университета и цели путешествия.

Марсианин на всякий случай заглянул в загороженный от посторонних вход в подземный переход, но там было темно и тихо, только сильно пахло кошками. «В процессе, как же», — мелькнуло у него в голове. — Интересно, дождётся ли она его?

Он осмотрелся, и, уловив просвет в транспортном потоке, зажмурившись, кинулся в него, как в омут с головой. Чудом добравшись до Университета в сопровождении криков, ругани и визга тормозов, Марсианин, все ещё дрожа от пережитого, мрачно сгрыз в сквере остаток заначенного вчера батончика и совсем уже придя в себя, двинулся дальше, прислушиваясь к покалыванию в боку, донимавшему его уже несколько дней.

Уже в самом конце спуска Марсианин напоролся на демонстрацию протеста. Шумные люди с плакатами, на которых были нарисованы, почему-то коровы, перечёркнутые красной краской, перегородили дорогу. «Ах, да — сообразил Марсианин, — тут же вход на молокозавод. Интересно, если они хотят запретить коров, то откуда же будет браться молоко?» Он послушал оратора, толстого мужчину с седыми усами и флажком в руке, но не понял ничего из его пламенной речи. «Бред какой-то», — думал он пробираясь между протестующими.

Марсианин, обогнув последнюю тётку с плакатом, выскочил на дорожку, бегущую вдоль набережной. Вдали… да, у него отлегло от сердца: знакомая палатка стояла на своём привычном месте. Он бодро двинулся к ней.

— Эй, — крикнула знакомая продавщица, симпатичная молодая девушка, сменившая болевшую уже с месяц старую его знакомую, — а я уж думала ты меня забыл! — И засмеялась. — А у нас снова распродаже, и снова твои любимые батончики!

Марсианин радостно осклабившись подбежал к ней и весело замахав хвостом ткнулся носом в протянутую руку, едва уловимо пахнущую далёким котом.