Nektototam's Blog

— Можно?

Захар молча подвинулся, хотя места на скамейке и так было предостаточно. На всякий случай пододвинул к себе поближе поводок. Сам Джим по обыкновению пропадал в невидимых в темноте кустах. Захар прислушался к треску. Это надолго. Да он и не торопился: до восхода солнца времени навалом. Потом домой, отмывать этого балбеса и вычёсывать из его шкуры всякие веточки, мусор и всякую пакость, собирать которую Джим был великий мастак.

— Пять тридцать пять. — Произнёс незваный сосед.

— Что?

— Восход сегодня в пять тридцать пять.

— Собака. — Захар кивнул на поводок и попытался рассмотреть в свете тусклого фонаря говорящего. Но у него не особо получилось. Кажется, мужчина. В плаще, что ли? Фонарь, едва освещавший клочок асфальта, из которого он рос, стоял метрах в десяти от скамейки, так что незнакомец выглядел скорее тенью, чем живым человеком. «Скоро рассвет, — подумал Захар, — и правда, можно будет уже идти домой, смело громыхать в ванной, не боясь разбудить никого раньше времени. А потом можно и поставить на плиту, старую медную джезву и разогревать вчерашний пирог. И тогда уже все точно встанут сами, подгоняемые чарующими ароматами. И семья подтянется к накрытому им столу, шумя, хватая куски, и беззлобно подшучивая друг над дружкой, требуя добавки и…

Сосед по скамейке шевельнулся, но на этот раз промолчал. «С мысли сбил, — неприязненно подумал Захар, — Ну, и зачем он пришёл? Собаки у него явно нет. Я — понятное дело: выгулять пса пока все спят и никому нет дела до собаки, сующей во все дыры свой любопытный нос. А он? Просто так?»

Захар вздохнул и прислушался к темноте, пытаясь понять, где носит Джима. Но не угадал. Джим вышел совсем не с той стороны и, положив на скамейку рядом с Захаром добычу — обслюнявленную косточку, унёсся снова в темноту. «Ну вот, — огорчился Захар, — он снова что-то раскопал». Косточка на вид была птичьей и Захар успокоился. Прямо за парком было старое кладбище и иногда Джим притаскивал подозрительные кости и Захар относил их к полуобвалившейся ограде и оставлял там.

— Собака. — Проговорил сосед, нарушив мысли Захара. — Вечно они тащат всякую дрянь.

— Но это не дрянь, это… Он же охотник, это его предназначение — отыскать и принести.

«Ну, вот какого черта он уселся именно на эту скамейку? — думал Захар, поглаживая нывшую коленку, — будто других нет».
Он точно знал, что столь удобной скамейки для встречи рассвета в парке и правда больше нет, но втайне считал, что у него есть право первооткрывателя. А этот флибустьер… Он посмотрел на молчаливую фигуру на другом конце скамейки и вздохнул: придётся делиться. Как бы он не был против этого. До восхода ещё нужно дожить. Даже с таким соседом. Или — вопреки?

— Есть и другие скамейки. — Сказал он, вслух, надеясь, что его собеседник вот так возьмёт и чудесным образом исчезнет, осознав свою неуместность прямо здесь и сейчас.

— Кошки лучше. — Доверительно сообщил ему тот, вовсе не собираясь исчезать. — В основном, дома сидят. Настоящее домашнее животное, не то что это, — Он махнул рукой в сторону невидимых ещё кустов, из которых доносился треск и повизгивание. — Да и выгуливать их не надо.

— Полезно для здоровья, — примирительно сказал Захар, — особенно, когда сухо, как сейчас и есть множество мест, куда лучше чем это.
Треск в кустах прекратился и из темноты вновь появился Джим. На этот раз он ничего не притащил, просто облизнулся и Захар понял, что подлец уже что-то отыскал и даже успел сожрать.

— Чтоб тебя, — пробормотал он.
— Собака. — Равнодушно откликнулся незваный сосед.- Я же говорил.

— Джим, мерзавец! — раздосадовано крикнул Захар, — снова за своё?

Джим завилял хвостом и уселся у его ног.

— Вот у меня тоже была собака. — Зашевелился сосед, — Подохла. Сожрала что-то с помойки и подохла. И тоже Джимом звали, как в том кино. Когда же это было? Да, как раз, когда жена ушла. Раз и ушла. Сказала, что… Ну, ты сам знаешь, что они говорят, перед тем как хлопнуть дверью. Чистую правду. Да вот только кому она нужна, правда ихняя эта?

— Сколько собаку не корми, она все равно с помоек таскать будет, — махнул рукой Захар, — добытчики, хреновы!
— Жены такие же, — хихикнул сосед, — сколько за ней не ухаживай, ей все мало, да. Мы же… как ты сказал? Охотники, ага, нам всегда ещё что-то охота! Природа такая, ага.

— Моя не такая, — отрезал Захар, — у неё… У неё… Я сам, конечно, виноват и все такое, но…

Джим насторожился и снова, не смотря на окрики, растворился в темноте.

— Жена, собака… это все преходящее. Вот дети… их если уже завёл, ничем не заменишь. Хотя иногда, и выругаешься в сердцах: «Эх, где бы взять других-то, а? И чтобы и умные и послушные, и…»

— У меня дети — других не надо.— Захар даже покраснел от обиды, хотя в предутренней темноте это не особенно было и видно, — Да, бывает, ссорятся. И не слушают, но они…

— Лучшие, — иронично хмыкнул сосед, — Я так и понял.

— Джим, — крикнул Захар в темноту, — где тебя носит? Мы уходим.

— Чего так? — удивился сосед, — Неужто, правда тебе не по нраву?

— Правда? Какая правда? Какая… Правда? Я что здесь на допросе? У меня, если хочешь знать, есть правда. Да, моя, не отрицаю, но, правда.

— То есть, отредактированная тобой? Хорошая попытка. Алкашей, слыхал, так лечат: пока не признаешься, по крайней мере, себе, что у тебя есть проблема, ты — конченый человечишка и у тебя будущего-то никакого. Ну, человеческого. Так и останешься скотина-скотиной, пока не помрёшь и косточки свои не сложишь, ага

— У меня есть настоящая правда, истинная. — Неожиданно успокоился Захар, — я её не скрываю.

— От себя? — Уточнил сосед.

— Ни от кого, — сказал Захар.

— Звучит неуверенно.

— Как может, так и звучит.

— Значит — ложь. Давай, продолжай себя обманывать. Это помогает. Да-да, я знаю. Помогает. И не таким как ты помогало. О, я тебе мог бы рассказать парочку подходящих историй, но боюсь — не успею до рассвета.

— Что значит: «и не таким»?

Захар стиснул кость принесённую Джимом так, что она хрустнула. Он швырнул её в темноту, и встал:

— Ты. Ничего. Не знаешь. Обо мне! Я… У меня жена — лучшая на свете, дети — да, но они дети, и уже внуки есть. Что — не знал? Да, у меня уже есть внуки!

Захар зашевелил губами, подсчитывая:

— Три. Нет, уже четыре! Четыре внука. И… внучка. Вот. Я кофе ставлю на плиту и грею пироги. В микроволновке. Ты же не знаешь, да и откуда тебе! Но моя жена — мастерица печь пироги. Когда она их стряпает у жителей трёх кварталов слюнки текут! А у тех, кто поближе — некоторые даже сходят с ума. Сам видел. А я их разогреваю утром. Пироги. Вот сейчас вернусь с Джимом, вымою ему лапы, и поставлю кофе и пирог. Он с… черникой. Да, с черникой. Мы с Джимом вчера собирали чернику, а потом…

— А потом суп с котом. — Поддержал его сосед, — я же говорил — коты лучше, ха-ха!

— Джим! — заорал Захар, — Джим!

— Пять тридцать две, ты что? — Удивился сосед, — всего ничего осталось-то. Почти дотянул. До рассвета-то. Если ещё чуть-чуть… Небольшое усилие и… Принятие факта, что ты…

— Джим! Вот ты где, негодник! — Выдохнул с облегчением Захар и швырнув в сердцах в сторону собеседника пустую бутылку, потрепал разлохматившийся клапан безбожно заношенного рюкзака, стоявшего у его ног. — Ну, что — домой?

— А восход? Ведь осталось полминуты всего?

Захар не ответил, поспешно растворяясь в темноте аллеи. В заношенном до дыр, древнем плаще неизвестного происхождения. С ужасным рюкзаком, смешно подпрыгивающим в такт неверному шагу. Размахивая руками и бормоча что-то неразборчивое. Обжитая и, по своему, любимая и одновременно ненавидимая им аллея, упиравшаяся в конце пути в старую ограду, сейчас почти совсем развалившуюся, привычно приняла его, укрыв от странных забот и опостылевших огорчений.

Перед оградой была черта, за которую он все ещё умудрялся не заходить, нащупав исчезающие со временем её остатки — горку старых, невесть чьих костей, которые до сих пор не растащили бездомные собаки.

Первый луч солнца едва коснувшись опустевшей скамейки, побежал дальше, сверкнув короткой радугой на валявшейся рядом с ней пустой бутылке. Скользнул к фонарю, уныло светившему первым утренним жучкам и разломленной ровно пополам вилочковой косточке.

И, не найдя ничего для себя интересного, отправился дальше.