Nektototam's Blog

Таракан Семён Семёнович Муходоев сдавал позиции за разом раз. Сначала в трефах, а затем, раздухарившись, в бубях, да  на кислых щах. За что был бит по мордасам нещадно. За фалды пинжака таскан, за щеки пухлые щиплен, за нрав дурной укорен. Но вынырнув из бытия в небытие и, отдышавшись разумом, взялся за ум. Правда, не свой и был тут же снова бит люто и в лото и в домино, но это его лишь раззадорило, и он углубился в дебри уныния, где и пребывал, когда Сельвидия Ильинична Раздрай-Раскудыхина, урождённая Бубликова-Бронко младшая, его законная супружница по бильярду и ямайским нардам, наткнулась на зачётное открытие века.
— Вау, — сказала Сельвидия Ильинична, изучая веко в монокль, — Какое интересное открытие. Неполное, правда, но так даже прикольней.
— Закрытое? — оторвался с неохотой Семён Семёнович от созерцания разгромов и, рдея щеками, вольготно раскинувшимися на плечах, — Или не успели ещё?
— Успеют, — откликнулась Сельвидия Ильинична, — У нас всегда успевают. Ещё до открытия даже ещё
— Во сколько?
— В одиннадцать, когда же.
— Надо ж тогда за печеньками сгонять, пока не началось. – Разволновался Семён Семёнович, бросая костяшки домино, — шесть-шесть!
— Уже. — Захрустела раскрошенной печенькой Сельвидия Ильинична, — давным-давно.
И замолчали каждый на своём посту. Пост Семена Семёновича был прост, а Сельвидии Ильиничны по четвергам. Молчание затянулось удавкой на шее времени, развязав им руки. До поры, до времени.
— Приступим, пожалуй, — сказал Семён Семёнович, открывая веко, потянувшись до хруста. — Все! – выдохнул радостно.
— Что, сделал?
— Сломал. Так даже лучше. Уже не закроют. Кишка тонка.
И подкрутил посеребрённые давними морозами усы.
— Я тоже хочу! – Заявила Сельвидия Ильинична, и украсила свои жемчугами и стразами.
— Неплохо, — одобрил Семён Семёнович, отставив пустой стакан. – А сейчас у нас Магадан! То есть, я хотел сказать — марафон.
— Прелестно! А от кого бегать будем? И до чего?
— От инфаркта, говорят. Врут, небось, как всегда.
— Вчера только с ним говорила – сказал, что занят, не до чепухи всякой ему.
— Неасильно мылом не будешь.
— А давай не от него бегать, а за ним? Взобьём дней пену, а? И будем в ней кувыркаться, кататься! Как дети-фиалки. На старых ледянках.
— А он?
— Тоже будет кататься, что же мы звери, что ли?
— Даёшь бабслей! – Завопил Семён Семёнович, и запрыгнул в санки. Следом за ним ринулась Сельвидия Ильинична, лично. Последним, в ледянки, взгромоздился Инфаркт.
— Понеслась! – Взвизгнул Инфаркт, и санки рванули по сильно извилистой трассе в неведомое, сшибая на ходу вывески разные. «Проезд запрещён», «Жизнь без старческого маразма за двадцать один день», «Разное»
— А как же мыло? – Крикнула Сельвидия Ильинична, — без мыла-то мы, как бы, никак!
— Да мы и без него, ещё хоть куда! – Прокричал Инфаркт, дико при этом хохоча.
Погода меняется, что ли? Или, просто жизнь, как всегда, — говно? Семён поднял веко. Левое. Едва-едва. И снова захлопнул, нащупывая бутылку степлившейся минералки. Из бутылки несло старой тиной и мылом хозяйственным. Отхлебнул. Защемило. Но… Уф, на этот раз… пронесло? Принюхался. Кажется, нет. А вот если взять и взгромоздиться на старый велосипед, что висит на гвозде в чулане? Не снимая печаль и тоску по старым привычкам, теперь уж забытым. Там ещё ласты были, кажется. Да, точно! Покачу-ка я к морю приключений искать! На велике, в ластах и маске, не включаясь в аппарат – все равно он пустой, в пиджаке с карманами, ети ж его мать! В сопровождении почётного эскорта прекрасных наяд на моциках, с сиренами, мигалками и зависти исполненных очей.
На ощупь, сквозь крики и, не открывая глаз, Семён пошёл по стенке навстречу празднику, сшибая с тумбочек яблоки и пузырьки, и выдирая с корнем провода. Жизнь, мать её! Как никогда…