Nektototam's Blog

Солнечный зайчик повесился. Но прежде он долго примерялся к нарисованной на старых, выцветших обоях, веревке. Казалось – вечность. Все никак не мог решиться.

Вздыхая, подергал, пробуя. Крепкая, зар-раза! Гвоздик, на котором раньше висела картина «Последний день Помпеи», и от которого сейчас сбегала вниз та самая веревка, врос в стену, оплыл восковой свечой, скрючился, как обглоданный ветрами и волнами, нависший над морем утес.

Выкатившись из  глаза,  крупная слеза  заскользила, путаясь в  щетине дурно выбритых расщелин, вниз. Не удержавшись на треке, вылетела со скулы. Прислушавшись, уловил гулкое, как из колодца, буханье и следом – сонный, едва слышный  шелест далекого бриза,  нехотя шевелившего ленивую волну.

Ржавым осколком гнилого зуба, торчит на утесе давно потухший маяк.

Смотритель, не заперев входную дверь и не загасив огонь в очаге, ушел на лодке в море, прихватив помятую фляжку с ромом,  старый, заправленный до краев,  фонарь и коробок отсыревших серников. Через несколько дней на берег вынесло обломки весла и пустой фонарь с разбитым стеклом и помятыми боками.

Краб бочком подкатился к ним, но обнаружив, что поживиться нечем, разочарованно ушел к обглоданному остову кита, лежавшему уже целую вечность у подножия утеса. По пути, краб деловито прикидывал: осталось еще чего в месте, кормившем уже несколько поколений крабов, или уж отправляться на поиск новой добычи?  И, хотя он точно знал, что остались лишь голые, отполированные ветром и временем кости,  ему было страшно, да и вечер на носу – куда спешить? Наш кит – самый лучший в мире кит! При нем наша жизнь становится все лучше и лучше!

Из моря, перед маяком, торчали скрюченные застарелым радикулитом пальцы-кекуры. Волны, просачиваясь сквозь них, недовольно пенились и ворчали  на непонятном никому языке, шикали на ленивых чаек, гоняли мусор. Развлекались,  как могли.  Прятавшемуся под водой Великану на мнение волн было, в общем-то,  наплевать: его увлекала возможность сцапать проходящий корабль и, раскрошив  в труху, просеивать ее меж пальцев, играя обломками или что там еще останется.

Солнце, почесавшись спиной об утес, залипло, любуясь на свои отражения в  осколках разбитого зеркала маяка.  Решив, что ему спешить некуда, плюхнулось на утес, привалившись спиной к маяку. Скинув сандалии,  принялось болтать босыми ногами в набегавших волнах, взбивая пену не хуже, чем великан.

Зазевавшийся солнечный зайчик, не удержавшись в пышной шевелюре Солнца, шлепнулся на самый большой осколок, и понесся вдоль луча, повизгивая от восторга, крутясь и вертясь, кувыркаясь и  прихлопывая а, когда получалось, то и притопывая. Пока со всего маху не расплющился о стену, бух!  Стена была кирпичной, крепкой, а Зайчик стал плоским вдруг. Его это не смутило. Повисел на гвоздике кленовым листом, трепетавшим от легкого ветерка. Спрыгнул, и, зацепившись за веревку, ловко пополз вниз, бормоча: «Я лист на ветру, смотрите, как я парю», огибая грязное пятно Долины Безмятежности (тут раньше висела мишень для дартс. Ну, не для дартс, конечно, так – цыганская игла с вдетой суровой ниткой. Да и мишенью была  старая картонка, с нарисованными от руки кривыми кругами. Картонка, разодранная пополам, улетела в печку. Искры,  высыпавшись из глаз, прожгли старый палас, привезенный из города на лето, а излупленный вдребезги кусок обоев, был собственноручно закрашен темной краской — копией Моря Спокойствия из лунного атласа), трещину в стене, проступившую сквозь обветшавшие обои, рисунок человечка-ручки-ножки-огуречка (приостановившись – щелк его по носу, чтобы не задавался), пока не добрался до петли, приговаривая: «Я лист на ветру, смотрите, как я парю. Я лист на ветру…»

— Не надоело? – спросил Смотритель Маяка, лежавший на дне рядом с Великаном, и попытался схватить за хвост камбалу. Камбала недоуменно скосила на него один глаз, подумав немного, второй. И легко шлепнув хвостом по морде того, что было когда-то лицом смотрителя, отправилась дальше по своим делам.

— Разве такое может надоесть?  —  удивился Великан. – Смотри – кораблик. Сейчас повеселимся!

— Как же, — сказал Смотритель, смахивая, чтобы не пропустить веселье, песок с глазниц, — так они к нам и приблизились.

— Ты тут, маяк зажигать некому, — отмахнулся Великан.  – самое веселье!  Погоди, а ты… Ты разве не для этого пришел? Я был уверен…

— Не знаю, — пробормотал Смотритель, — я думал, думал… что…

— Есть! – Взревел Великан, — Попался!

И принялся жамкать несчастный кораблик, со стоном разваливающийся под его натиском.

— Мила  была она людям и красива душой, — пробормотал Смотритель, глядя на плавно погружавшуюся  женщину, в кринолине и со  школьным портфелем в обнимку. Она медленно рыскала сухим листом по сторонам, не в силах выбрать подходящее место, но отчаявшись: будь, что будет! опустилась на дно неподалеку от Смотрителя. Портфель, вылетев из её рук, шлепнулся между ними,  возмутив ил и давешнюю  камбалу.  – Я помню её другой…

Слеза покатилась вслед первой. Я ждал шторма, но раздался лишь легкий шум и звук капели, танцующей на  осколках красной чашки. Не склеить, а когда-то была совсем новенькая, блестящая – подарок одноклассницы, в которую я не был даже влюблен. Мы ходили по улице, взявшись за руки, как детском саду на прогулке, чтобы не потеряться. Я думал, кажется,  это и есть любовь. Кажется…

Капель, безбашенной гопотой, срывалась  с крыши беседки сквозь прохудившийся настил, барабанила по клеенке на столе, звенела дребезжащим ксилофоном по осколкам чашки, гулко бухая контрабасом по обложке забытой на столе, разбухшей от воды,  книжки.

Книжка, вылетев из портфеля, лежала рядом со Смотрителем. Протяни руку и она твоя. Интересно, что за книга? – Думал Смотритель, пытаясь вспомнить, что она читала им на занятиях, но, как ни старался, не мог. Что-то не по программе, но что  именно?

— Я возьму? – Спросил Великан.

— Что? А, да, конечно,  — поспешно согласился  Смотритель, глядя с неожиданно взявшейся из  ниоткуда тоской, как вихрь водоворота увлекает женщину, портфель, содержимое которого хороводится  вокруг них, все дальше и дальше от Смотрителя. Только книжка, зацепившись за что-то невидимое, осталась рядом со Смотрителем. — Нет. Не помню, — сказал он. – Какая досада.

— Что? – Удивился Великан.

— Книжка, — вздохнул Смотритель, — всего лишь книжка.

— О, как я ее пропустил? – Великан подхватил книжку и раздербанив по страницам, повлек туда, где уже мелькали разноцветные пятна остатков кораблекрушения.

Солнечный Зайчик примерил петлю – подходящих размеров. «Не, ну чего уж там,  — пробормотал он,  — я листок…». И,  оттолкнув скрипучую табуретку, повис, глядя опустевшими глазами на пляшущие огоньки за приоткрытой дверкой трехколенной печи с вмазанным котлом. С левой ноги соскользнул на давно не крашеный пол тапок со стоптанным задником.

Солнце поморщилось, но, взглянув на новенькие швейцарские карманные часы, вздохнуло: «У-у, что-то  я тут засиделось, однако».

Встало и ушло, равнодушно  оставив за спиной  опустевший маяк.

Пристроив последнюю пустую склянку в переполненное ведро для мусора, принялся равнодушно мыть посуду, поселившуюся в раковине сто лет назад. На подоконнике скуксился большой огарок декоративной свечи, сделанной тобой собственными руками. «Зажжешь,  чтобы я видела, что ты дома».   За окном беспрестанно нудил дождь. Уже целую, кажется, жизнь. Что там за книжка?  Отсюда, как ни старайся, не видно. Хотя… Я, кажется, знаю. Последняя чашка. Её любимая. Тщательно протер. Полюбовался рисунком — красивая. Хватил ее со всего маху об пол. Осколки брызнули во все стороны, прячась в панике  от моего глупого гнева. Переведя после яростного крика дыхание, исчиркал весь коробок мертвых от времени спичек, но так ни одну и не зажег.

Набрав полную грудь воздуха, взял огарок свечи и, распахнув дверь,  с головой окунулся  в дождь.

Шлепая  босыми ногами по лужам, пошел протоптанной дорожкой к беседке, едва видной из-за дождя. Нащупав в кармане бумажный комок так и не открытого письма, зашвырнул, не глядя, в ручей, текущий вдоль дороги.

Не дойдя два шага до беседки с проломленной крышей, решительно свернул к дороге. Выбравшись на нее, судорожно выдохнул. Отдышавшись и прогнав красные круги с глаз долой, решительно зашагал по дороге прочь. Прихрамывая и оставляя на пути, едва заметные  следы пораненных осколками чаши ног. Разгоняя нехотя отступающий дождь, так и  не зажженной свечой.

Из-под мокрого куста у дороги, вылез пес.  Оглянувшись на пылающий дом, бодро затрусил вслед, стараясь не сильно отстать.