Nektototam's Blog

———

— Да уберись ты, наконец, в комнате!  Ну сколько же можно повторять!

В самолично пришпандоренном вкривь и вкось к двери пыльном зеркале с растрескавшейся амальгамой, плавает тусклое отражение: блекло-серые глаза – весьма скромное украшение чисто кошачьей  физиономии с усиками от-кутюр: два блёклых пёрышка с одной стороны носа-пуговки, два с половиной с другой. «Дорисовать, что ли, недостающее? — Мысль неспешно проползла и затихла где-то в дальнем углу комнаты: между рваным носком, угрюмо возлежавшем на зеленой коробке из-под вчерашней пиццы, заказанной на деньги, сэкономленные на профуканом походе в кино (не идти же одному), и  давно уже просящим каши ботинком,  нагло скалящимся прямо Курлюкину в лицо. — А смысл?»

Курлюкин скатал в комок валявшийся на диване носок и швырнул в угол, к давно дожидавшемуся его собрату, кажется. Ничегошеньки не изменилось. Что и требовалось доказать.

С потолка, деловито прядя тоненькую, едва видимую серебряную  нить, спускался паучок. Прямиком на захламленный письменный стол, заваленный рулонами безнадежно испорченного пластилиновыми разводами, пожелтевшего от старости, ватмана. «Вот же бестолочь, — вздохнул Курлюкин, — Ты то чего там забыл?»

— Курлюкин! Совсем оглох, что ли?

Курлюкин картинно закатил глаза и лениво вытряхнул из левого уха застрявшие остатки материнского вопля.

— Уже, — пробормотал он, не пытаясь, впрочем, сдвинуться с места. Подвинул  поудобней валик на ворчливом диване и лег: чего зря стоять. Изучив пыльный, давно не белёный потолок и снова не найдя на нём ничего интересного, Курлюкин повернулся к стене, вызвав какофонию привычно-горестных стонов любимого лежбища. Поковырял трещину, выползающую из-под древнего плаката «Свин… Ц…». Дальше было уже не разобрать. Свин, да и ладно. Что нарисовано на нем тоже было не понятно – сплошные бледно-бурые разводья. Не очень-то и надо, ага.

Плакат остался от деда. Старый хрыч к своим пристрастиям, коих у него было множество, похоже, никогда не относился всерьез. Пока жив был. А уж как помер, так и подавно. Кроме, разве что, к коллекции поддельного алкоголя. Уж ее то он холил и лелеял.  До сих пор полподвала занимает. Мать все грозила выкинуть, да Курлюкин встал стеной на ее защиту: знатоки за неё хорошие деньги предлагали. Курлюкину на скутер с лихвой хватит. Да ещё и на шлем. Но это только если загнать и дедову гитару, один чёрт пылится в углу с порванными струнами. Вчера, волоча ноги из школы, Курлюкин видел в витрине один такой — отпа-ад! В том шлеме и на соседском «кавасаки» не стыдно даже по взаправдашнему треку погонять, не то, что на скутере по улице, безуспешно пытаясь привлечь внимание Задаваки — «Отвали, Курля, свет заслоняешь» — из третьего подъезда. На шлеме то ли разъярённый дракон, то ли тигр с крыльями. Бывают ли тигры зелеными Курлюкин не знал. Но то, что на такой шлем невозможно не обратить внимание – сто пудов!

— Курлюкин!!! Богом клянусь, я сейчас вызову бригаду уборщиков с экскаватором! Выломают  дверь и выкинут всё!

Курлюкин ковырнул ногтем вросший в стену плакат. Тот неожиданно сдвинулся с места и с тихим шелестом устремился вниз, накрыв Курлюкина с головой потоком старой бумаги и не менее древней пыли. Да ещё и полдивана в придачу. Курлюкин затих, прислушиваясь к пропавшему вокруг миру.  

Сдвинув с лица плакат и отплевавшись остатками рассыпавшегося в труху клея, Курлюкин обнаружил копошившегося в здоровенном провале в стене, дотоле скрываемой плакатом, сверчка в зеленом потёртом кафтане и сбитом набекрень серебряном паричке. С багровым лицом и заполошно выпученными глазами. Сверчок, поняв, что Курлюкин уже видит его, обрадованно затряс всеми лапами разом и, борясь с удушьем, неразборчиво просипел:

— М-с-фф!

— Интересно, — благодушно подбодрил его Курлюкин, — весьма интересно. — Зевнул и почесал засвербевший нос. — Пыльно тут, — пояснил он сверчку, хотя тот и не спрашивал.

— Ко-о… — Заметался сверчок и, сорвав с головы парик, отчаянно замахал им как символом капитуляции. — Ко-о-о…

— А, понял. Ты… Ты хочешь сказать, что ты…  Не, что – правда курица, что ли? — Курлюкин повертел головой, разглядывая сверчка. – Не, не похож. — Заключил он скептически, — Ни капельки. У меня, между прочим, по биологии пять с плюсом, — снова ответил он на вопрос, который ему никто и не думал задавать. Вечно так.

— Кот! — выкрикнул сверчок неожиданным басом. — Фух, надеюсь успел! Кот, кот в беде! Застрял, паршивец, на дереве, и его вот-вот сожрут хищные птицы! А ведь я его предупреждал! Но разве же кто слушает, а?

— Всё-таки не курица. — Курлюкин задумчиво почесал второй подбородок. — А я уж было…

— Да скорее же! — умоляюще пробасил сверчок. — Дорога каждая минута!

— Успехов, — вяло отмахнулся Курлюкин, — у меня своих дел полно, чтобы ещё кого-то там спасать. Не моя смена.

— Да ты в окно в окно глянь! — заметался сверчок. — Не успеем, как пить дать, не успеем! Жалко ведь кота! Жалко, да? Нет, ну ты скажи! Бездельник! Скажи, ведь жалко, да?

Курлюкин нехотя столкнул плакат на когда-то зеленый, а нынче бурый от старости пол, крашеный в последний раз дедом еще? Дождавшись, пока плакат соскользнёт весь целиком, неспешно опустил следом ноги. И зевнул утомленно.

— Ну?

— Да подойди же ты к окну!

— Да мне и отсюда хорошо.

— Нет, не видно! — Упорствовал сверчок. — Да что за наказание такое. Встать! — внезапно взревел он, угрожающе ощетинившись всеми лапами разом, и Курлюкин от неожиданности вскочил, проворчав что-то про то, что он и так бы встал, просто спешить-то и правда некуда. Смешные все такие, торопятся куда-то.

В дальнем углу двора, у самой верхушки высоченного дуба, посаженного когда-то давным-давно Курлюкинским дедом, сказывали, на едва отсюда различимой ветке, сидел толстенный кот в черной шубке с серебром и яростно шипел на двух огромных птиц, хищно кружащих над ним. Даже издалека видно было, что положение кота незавидное. «А что, если и правда не отобьётся?» — Курлюкин поёжился. На дерево он при всем его желании влезть бы не смог. Даже когда его подзуживала Задавака: «Ну, хоть на нижнюю ветку, пузан, а? Что, слабо? Стульчик подставим.» И смешок серебряно-острый прямо в мозг вонзается.  Курлюкин багровел, в кармане штанов сжимая в потной ладони два билета в кино с Само Хуном, и бормотал что-то, на счет неотложных дел и всего прочего такого всякого. Уроки не сделаны и вообще в магазин за хлебом…

— Вот все вы такие, — изрёк горестно сверчок, — взгромоздитесь повыше, а дальше без посторонней помощи никак. А ведь я ему говорил, уж как я его предупреждал!

— Я не взгромо… не зала… тьфу! Не заползаю ни на какие верхушки, — проворчал Курлюкин. — Ещё чего. Мне и тут хорошо.

— На мусорной свалке, — окинув взглядом комнату, съязвил сверчок. — Завидная судьба, ничего не скажешь. Впрочем, — спохватился он, — это-то как раз дело твоё. Но кот, кот!

— Да с какой стати мне помогать твоему коту?

— Ты что, родной, с коня упал да прям на голову? — Сверчок снова выпучил раскосые глаза. И от изумления замер пластмассовой фигуркой.

Курлюкин машинально ощупал голову и пожал плечами:

— Никуда я не падал. Да и не запрыгну я на коня-то. — Признался он неожиданно для себя, — У меня неуд по физкультуре. И как раз за него. Учитель, зараза…

— Кот, — перебил его сверчок, — животное святое! Его спасти — всё равно, что пятёрку по развитию личности получить. Тебе личность развивать надо?

— Мать говорит, надо… Да и училка… Все уши прожужжали: характер, ответственность! Да пошли они…

— Вот и прояви! Такой случай подворачивается, можно сказать, даром всё получишь. На этой, как её, голубой каёмочке с фарфорового, кажется… Или это из другого набора было?

— Какой ещё каёмочке? — Курлюкин с удивлением уставился на сверчка, перебирающего бумажки в карманах. Он их вытягивал по одной, читал, морщился, скатывал в шарики и запихивал обратно в карманы сюртука,

 — Да что же это такое? Всё — не то!

— А что – то?

— Неважно! — Сверчок умоляюще сложил лапки на груди. — Важно, что кот в беде — вот он, на дереве. Ну скорее же, спасай живую душу, пока ещё можно!

— Да понял я, понял… Вот же зануда, хуже матери. Только мне лестницу. В сарае есть.

Курлюкин обречённо вздохнул, и не слушая доносившихся из-за двери угроз, осторожно полез в окно. Благо, первый этаж. Благополучно оказавшись на клумбе под окном, ощупал себя: руки, ноги — всё цело! Огляделся — не видит ли кто? — и замер: на скамейке у подъезда — неразлучная троица: гроза всего на свете, известный своими выдумками лоботряс Гога и его подпевалы: вертлявый Мога из Курлюкинского класса и Чика из шестого дома. Гога с задумчивым видом курил сигарету и пускал дым кольцами, а Мога и Чика спорили на количество колец. На щелбаны, как обычно.

Заметив Курлюкина, Гога уставился на него, как удав:

— Эй, пузан! Подойди-ка.

Курлюкин привычно оцепенел. Гога выдул пару колец и эффектно пустил струйку дыма сквозь них.

— Мячик сюда пни. Я тут занят слегонца. Не видишь, что ли?  — И, выпустив ещё одно кольцо, вдруг обронил небрежно, — Пожалуйста.

 Курлюкин  не поверил своим ушам. Смех, издевательства – все, что угодно, но «пожалуйста»?  Метрах в десяти от скамейки на яркой после недавнего дождя траве лежал большой резиновый мячик с зелеными, красными и синими полосками.  У Курлюкина в детстве был точно такой же.

— Да я… — он помялся, — мне как бы некогда…

— И правильно, — неожиданно поддержал его Чика. — Нечего, пусть сам идёт. Не барин, чай. Не надо, пузо, хе-хе, не пинай.

Утерев рукавом испарину со лба, Курлюкин небрежно разбежался и, нанёс резкий, выверенный долгими тренировками в укромном месте, за гаражами, удар. Сейчас все и произойдет, как он мечтал. Мяч должен был влететь прямо в руки Гоги и, если бы тот не удержал, а на это очень рассчитывал Курлюкин, то и со всего маху — в его кривой нос. Так ему и на…

Мяч, однако, будто приклеенный, не сдвинулся ни на йоту, зато воспарил было, и тут же рухнул сдувшимся, насмерть принайтованным к причальной вышке дирижаблем сребрянобоким, сам Курлюкин. Лавочка взорвалась буйным весельем:

— А-а-а! — ржал Гога. — А-а-а! Не, ну вы видели, а? Вот же придурок! Я же говорил! Говорил, что так и будет!

— Ы-ы! — вторил ему Мога. — Полный мячик гравия, ы-ы! Отборного! Сам отбирал!

— А я тебя предупреждал, жирдяй! — ухохатывался Чика. — Надо было меня слушать!

— У кого отбирал? — Загорелся новой идеей Гога, — Мога, давай им обратно толкнем!

Курлюкин, сбивший дыхание, трепыхался выброшенным на берег карасем, шлепая все еще перемазанными пылью губами в бесплодной попытке вдохнуть хоть каплю воздуха. Сквозь радугу навернувшихся слёз он видел высунувшуюся в окно Задаваку. Похоже, ей тоже было ужасно весело… По крайней мере, хохот ее переплетался со всеобщим весельем.

— Кот! — надрывался над ухом сверчок. — Скорей! Ему без тебя никак!

Отогнав от лица огненные круги, Курлюкин кое-как поднялся и, так и не отдышавшись, забыв про лестницу, зашкандыбал к дереву.

— Эй! — Неслось ему в спину. — А как же мяч? — И новый приступ хохота.

Стиснув зубы, Курлюкин, карабкался вверх по дереву. Как? Неведомо ему. Корою пузо обдирая. От  страха умирая каждую секунду.  Но так и не понимая, кой чёрт его сюда понёс. Не кот же, в самом деле — за котом он ни за что не полез бы, позвонил бы пожарным, всех делов. И уж точно не для, как его там, развития личности… Разве что вид хохочущей Задаваки безжалостно рвал его на части. Серебряных колокольчиков ее голоса гул переполняли голову и еще мгновение, готов были взорвать ее изнутри.  

Продираясь стиснув зубы сквозь густую зелень, Курлюкин неожиданно быстро добрался до верхушки. «Ого, – изумился он, — вот это я! И где же чёртов кот?»

Чёртов кот собственной персоной, как ни в чём небывало, сидел на ветке и с любопытством разглядывал багровое лицо Курлюкина. Грозивших ему только что смертью птиц, не было видно.

— Эй, — позвал Курлюкин ласково, — кис-кис-кис, зараза, иди сюда, а?  — Но кот даже и не подумал двинуться с места. — Ты идиот, — обречённо пробормотал Курлюкин и, скосив глаза осторожно, глянул вниз.

Зря он это сделал, ох зря. Далеко внизу, едва приметная, была земля. Очень, очень далеко. Очень и очень внизу.  Руки и ноги Курлюкина враз стали ватными. Он, как мог, покрепче вцепился в ветку свободной рукой. Это была ошибка номер два. Ветка немедленно хрустнула весело, и Курлюкин, безвольно раскинув руки, полетел, сшибая спиной все на своем пути. В одной руке он сжимал злополучный обломок предательской ветки, в другой — щедрую пригоршню воздуха вместо кота. Высоко над ним синело огромное преогромное  небо с редкими облачками. А ведь обещали грозу. И он падал в него. Падал, падал, падал, заворожённо глядя на возникшую ниоткуда серебряную прямо по центру звезду. Звезда стремительно приближалась, увеличиваясь на глазах.

«Эге, — мысленно воскликнул Курлюкин, — да это же…»

— Кот, — Вцепившись в Курлюкина всеми четырьмя лапами, как грузовой вертолет, пропыхтел несносный кот. — Да-да, тот самый, да. Самый котовый из всех котовствующих тут котов. — И добавил, остановив падение взмахами огромных крыльев черных: — Нас, собственно, уже заждались. Полетели уже. Ты только, это, покрепче держись. 

— Да, — раздался рядом знакомый бас. — Давно пора. Не тратил бы время на дурацкий мяч, давно были бы на месте.

Курлюкин скосил глаза и увидел сверчка, летевшего рядом. «Без парика», — отметил Курлюкин.  

***

 Комната была небольшой, но Курлюкин, как ни старался, так и не смог разглядеть, где же она заканчивается.

— Присаживайся, — послышался неуловимо знакомый голос со стороны приступка большой печи, небрежно нарисованной на стене. Над печью на большом кривом гвозде висел древний дробовик — двустволка. Курлюкин присмотрелся, да так и не разобрал: нарисованный он или и взаправдашний. Хозяин голоса выглядел вполне по-домашнему. Сухое, как пролежавший не один год в гербарии дубовый лист, лицо. На бритой голове непонятно как держалась небольшая соломенная шляпа. «Канотье», всплыло в голове Курлюкина странное слово. Курлюкин видел такие в старых журналах. У деда, кроме залежей полупустой стеклотары, были груды журналов, увязанных бельевой веревкой в пачки по годам. Столь же полезные, как пустые бутылки. Только вот на них покупатель никак не находился. Образ лысого довершали ветхие джинсы, заношенная куртка с множеством карманов и стоптанные шлёпанцы без задников. «Такие же были у деда», — припомнил Курлюкин. Он в них вставал, как в снегоступы, когда был совсем мал, и шлепал по квартире в поисках добычи. Дерсу Узала, дед хохотал.  Бороды, впрочем, у лысого не было. «Ну и ладно, — подумал Курлюкин, — нет и не надо, может, ему и без неё хорошо».

Курлюкина разглядывал весело горевший в очаге огонь.  

— Это для сверчка, — хмыкнул хозяин. — Надо же ему где-то жить. А ружьё — ну, ты и сам знаешь. Без ружья , — развел он руками, — никак. Традиция. А традиции мы чтём.  

Похлопав по карманам куртки, бритоголовый вытащил крупную, по виду — старинную, покрытую патиной, монету. Подкинул её, и Курлюкин замер, наблюдая, как она, плавно вращаясь, зависла в воздухе.

— Ну что, орел и решка? – Хмыкнул бритоголовый.

— Тяжёлый, зараза! — Кот, привалившийся к выкрашенной в бордовый цвет стене под плакатом, точь-в-точь как в комнате у Курлюкина, разглаживал густо напудренные серебряной краской усы. — Я на такое не подписывался. За такое мне положены командировочные по двойному тарифу. Тем более что даже на моё проживание никто не раскошеливается. Как сверчку — так очаг, а как бедному коту — так кукиш с маслом. Командировочные, и те грошовые… — Свои причитания о тяжёлой судьбе кот сопроводил трубным сморканием в клетчатый носовой платок огромных размеров, выуженный прямо из воздуха. — Никакой! Пойду, забудусь в печали дней с любимым томиком верлибров и чаркой доброго вина.    

— «Агдам» уже закончился, — фыркнул сверчок, —А командировочные тебе вообще не положены. — Сверчок снова был в чопорном парике. — Вот. У меня всё записано.  — Заявил он, демонстрируя всем в доказательство своих слов большой свиток, не разворачивая его, впрочем.

— А это вообще… — спросил Курлюкин, неопределенно махнув рукой, — что?

— Обитель, — сказал бритоголовый, сдвинув канотье набок. — Вполне подходящее наименование. Правда, сверчок? Скажем, Обитель… Ну пусть будет голоса. Или голосов?  

— Так себе, — отмахнулся сверчок, — можно было бы хоть каплю воображения добавить.

— Да откуда, блин? — Кот ковырял в зубах непонятно откуда появившейся серебряной зубочисткой, засунув клетчатый платок под ремень. — Когда оно у него было? С одного взгляда понятно же: нет тут никаких голосов, выветрились давно.  Ну что, приступим?

— Эй! Это моя реплика! — возмутился сверчок и помахал птичьим пером. Судя по размеру, перо принадлежало одной из тех птиц, от которых Курлюкин собирался спасать кота.

— Подождите, а где птицы? — Курлюкин потёр переносицу. — Те, что на тебя нападали… огромные такие. Куда делись?

— Верно! — обрадовался кот, размахивая зубочисткой, как шпагой. — Вот пусть бы они и тащили тебя, блин, сюда, а не бедный кот. — И, поправив кружевные манжеты, смачно потянулся до хруста в костях.

— Так я и не просил, — вяло откликнулся Курлюкин.

— Никто не просит, ага, — забубнил сверчок, проводя указкой в виде куриной, как решил Курлюкин, лапки, по свитку, раскинутому на непонятно откуда взявшемся столике с обтянутой коричневой клеенкой столешницей. — Пока жареный петух не клюнет. Ну, в эту, в макушку… Вот! Нашёл. А, нет… Так… Принцесса… прин… при… при… шпри… Принц? — Сверчок бросил на Курлюкина удивлённый взгляд и, хмыкнув, продолжил: — Принцесса… голо… голова… Вот! Теперь точно нашёл — дракон!

— Да какой из него, нафик, дракон-то! — захихикал кот. — Ему какие крылья ни присобачь, он так и будет пузом по земле волочиться. Не-а, неудачный кандидат.

— А вот и не буду! — неожиданно для себя самого возмутился Курлюкин и, как бы невзначай, попытался втянуть живот.  Вышло плохо, лишь пребольно стукнулся локтем о спинку стула, пытаясь прижать живот с боков.

— Орёл или решка? — спросил сидевший у печки бритоголовый, заметив, что Курлюкин то и дело поглядывает на медленно вращающуюся в воздухе монету.

— А при чём тут дракон? — не отрывая взгляда от монеты, проговорил Курлюкин. — А может… так и останется висеть?

— Может и повисеть, тебе решать. Или упасть. Скажем… на траву. Или…

— Да всё просто. — Кот выхватил из воздуха серебряную шпагу и, сделав несколько фехтовальных па, вложил её в ножны и нацепил перевязь на Курлюкина. — Сказок, что ли, не читаешь?

Курлюкин вскочил. Стул тут же исчез, как и стол, а перед ним оказалось старое, замаранное чернилами бюро с развёрнутым свитком: «В начале… признательности… прекращение… скорбим… было очень хорошо…  шестой день.»

— Вот тут, тут и тут. — Сверчок потыкал указкой в свиток, протягивая Курлюкину хорошо очинённое перо и пустую чернильницу в виде стилизованной лягушки, инкрустированной рубинами.

— А… чем? — спросил Курлюкин, заглядывая в пустую чернильницу-лягушку. — Это что, шутка? И вообще, а как же договор… это, как его… пророчество? Или чего там ещё в таких случаях положено? Её кровью наполнить надо, что ли?

— Всё-таки читает сказки! — осклабился Кот и захрумкал печенькой, выуженной из помятой ярко-красной пачки. Такая валялась в комнате Курлюкина, однако он мог поклясться, что та была пустой: только сегодня он проверял её дважды.

— А о чём тут пророчествовать-то? — Бритый с удивлением посмотрел на Курлюкина. — Кота ты спас — спасибо. А чего ты ещё ждал?

— Нобелевской премии мира! — заржал кот. — А что, блин, можно и организовать: её всё равно кому попало дают. Пусть и он получит. Одним неучем больше, одним меньше. Благо, шпага у него уже есть.

— Да-да, — согласился сверчок, озабоченно поглядывая на рубиновые циферки на вытянутых из жилетного кармашка серебряных часах с обрывком цепочки. — Могу вписать. Давай, подписывай уже, а то не успеешь.

— Куда не успею? — спросил Курлюкин, выводя свою фамилию.

— Как это «куда»? — Сверчок посыпал красную подпись Курлюкина мелким песочком и аккуратно его сдул. Полюбовался. — Годится. Сейчас наш стряпчий заверит, и всё. У тебя ведь теперь множество дел.

— Каких ещё дел? — Курлюкин посмотрел на подпись. — Разве еще что-то?

— Может и всё, — благодушно сказал лысый, обмахиваясь канотье. — Жарковато тут стало, нет? — Он повернулся к стене и, под радостный вопль кота и горестный стон сверчка, сорвал очаг. — Так лучше, не правда ли?

Под очагом оказалось огромное зеркало в массивной оправе. Курлюкин увидел отражение лысого, не смотря на жару, обряженного в толстый ватный халат. И старенькое бюро с развёрнутым свитком. Грустного сверчка с пером и указкой. И подбоченившегося кота в полной сбруе циркового пони. А всё же чего-то не хватало… Он пощупал себя, на всякий случай ущипнул и ойкнул — больно! «Ой, и правда, а где же  я?» — испугался Курлюкин.

— Ну вот зачем каждый раз это? — обижено пробасил сверчок, — разумные же все люди, можно было бы и так объяснить, без наглядной агитации. Зачем нам весь этот цирк?

— Где я? — Щипать себя ещё раз Курлюкин поостерёгся. — Эй, я-то, где?

— Вот! Я же говорил! — насмешливо сказал кот. — Без наглядной агитации — никак. А помнится, лет этак сто или двести тому назад…

— Хватит! — оборвал его лысый. — Приступай уже к своим обязанностям, клоун доморощенный!

Кот ничуть не обиделся и, вытряхнув на ладошку содержимое бумажной облатки, выдернутой из воздуха, дунул. Курлюкина окутало и тут же исчезло едва различимое серебряное облачко. Настроение резко улучшилось.

— Это… это был… что это…

— Вот ещё! — возмутился кот, — Чистейшей воды благодарность! Я оскорблён твоими подозрениями!

— Мы все возмущены! — поддакнул сверчок. — Не понимаю, как можно благодарность спутать с… как это там нынче называют?

— Кажется, «дурью», — подсказал кот. — Вот видите, с кем приходится иметь дело, а!

— А куда денешься, — уныло откликнулся сверчок. — Так заведено. И не нами.

— Да уж! — Кот под яростные протесты сверчка трубно высморкался в тяжёлую бархатную штору. — Дай нам волю, мы бы таких… таких отыскали, таких… — Он закатил глаза и от избытка эмоций лишился чувств. — Ах!

Плюмаж, с алыми перьями свалившийся с его головы, укатился под зеркало. А Курлюкин кинувшийся было его поднять, вдруг заметил в зеркале движение. Остановился и всмотрелся: в отражении, между стоявшим, облокотившись на бюро, котом и сверчком, мерцала слабая тень.

— Это кто? Я, что ли? — спросил он и помахал рукой. Тень неохотно помахала в ответ.

— Ну, первые штрихи, собственно, — откликнулся лысый. — Весьма схематично пока что. Помоги-ка очаг на место поднять, холст уж больно древний, тяжеловат для одного.

— А как, — спросил Курлюкин, прикрепляя свой край холста. — Мне что, кота…

— Какого кота? — удивился лысый. — Нет никакого кота. Да и сроду не водилось. Ты что, родной, у меня на котов аллергия.

 Курлюкин повертел головой во все стороны. Кота, и правда, нигде не было видно. Лысый подкинул полешко в очаг, поворошил угли кочергой. Сноп искр поднялся над бойким пламенем и устремился в дымоход.  Курлюкин вертел пуговицу на рубашке, пытаясь понять, что же дальше? Но дальше все ничего не происходило.

— Что-то ещё? — осведомился вдруг бритоголовый, не отрываясь от своего занятия.

— Я это… пойду, да? — Пуговица с треском оторвалась. Курлюкин встал и медленно, ни на кого не глядя, пошёл прочь. Настроение вдруг стало хуже некуда. Даже хуже, чем было до того. Одинокая искорка, вырвавшись из восходящих потоков в очаге, устремилась вслед за ним.

Вместо замызганного бюро стоял новенький малиновый «Бугатти». На руле висел тот самый шлем мечты. Курлюкин, не останавливаясь, прошёл мимо, прихватив лишь лежавший на сиденье недавно подписанный им свиток.

— А где… как я…, раз уже пора…, — тускло спросил Курлюкин.

 — Прошу, сударь, вам сюда, — громко сказал кот показывая на резную дверь, скрывавшуюся за бархатной шторой, и добавил, вполголоса обращаясь к сверчку. — Мог бы, блин, давно уже спросить. Зря я, что ли, его сюда волок. Надрывался. Но, видать, не судьба.

— Да-да, — подхватил сверчок, — и правда, глупо будет, ага, просто так уйти, крайне глупо.

 — Спросить… о чём? — Курлюкин повернулся к очагу, но там уже никого не было. И тогда с досадой сказал: — Да поехали уже!

— Торопится куда-то… — вздохнул сверчок.

— А это уж его дело, — проворчал кот. — Путей в жизни, миллион, родной! Или даже больше. Выбирай – не хочу! И все до одного, блин, неправильные! Все как один. Я только вчера проверял. Ни одного не пропустил.  Или правильные? Но, по-разному.  — И захихикал: — Так куда интересней, скажи?  

— Ответы ему нужны.  — Вздохнул сверчок.

— Вот всем ответы подавай, — поддакнул кот, — И, что примечательно, никому не нужны вопросы! Всем сразу на блюдечке все и поднеси.    

 —  В комнате, для начала, убрался бы, — сказал сверчок. — Глядишь и вопросы появятся. А если повезет, то и правильные.

Кот снова вздохнул и, обмакнув кончик зубочистки в чернильницу-лягушку, выхватил из рук Курлюкина свиток, и неразборчиво чиркнул рядом с его подписью. — Без этого документ не действителен. Ну, чем не начало отличной новой жизни?

— А захочешь, его место займёшь. А? Как тебе такое?  — Сверчок сдул остатки песка с закорючки кота и шлепнул поверх подписей печать: «Голос, ltd. Оплачено» — Может, получше камин на стене нарисуешь. Ну, вот и всё. Кот! Твой выход!

Искорка спланировала на рукав Курлюкина. Он попытался смахнуть её, но промазал.

— Эй, — сказал он.  При ближайшем рассмотрении она была больше похожа на крупный уголёк. — Эй, да ты совсем остыла. — Опасливо потрогал. Нет, кажется, ещё тёплая. Положил на ладонь и осторожно подул. Уголёк отозвался слабыми красными сполохами. Курлюкин не глядя оторвал от свитка изрядный кусок и, свернув кулёчком, положил в него уголёк.

— Сам, так сам, — довольно хмыкнул кот. — Вот это уже совсем другой разговор.

 И, приоткрыв дверь пошире, отдернул штору.

— Можно мне его взять с собой? — попросил Курлюкин, запихивая кулёчек с угольком в карман.

 — Что же, это и правда может стать неплохим началом, — донеслось из-под висевшего на гвоздике рядом с очагом канотье. — На редкость удачный выбор на этот раз.

 Кот поклонился. 

— А вы случаем, — спросил Курлюкин, глядя на соломенную шляпу, — не…

— Не, его нет, умер давно. Ты же в школе проходил. — Кот хмыкнул. — Надеюсь, не мимо. 

— И не раз, — подтвердил сверчок. — В смысле, проходил. У меня тут всё записано. Вот, не далее, как три дня назад. Третий урок.  А нет, с него он, таки, удрал.  

— Я так его уже раз пять хоронил. И каждый раз — как заново. — Кот с оглушительным треском расправил огромные крылья. — Весело сразу становится.  Возможностей… М-м? Не желаешь? Жаль… Можно изрядно подняться, если приложить усилия, разумеется.  Помнится… У меня всё сохранилось, всё. Как новенькое. Ну так что, организуем ему проводы по первому классу? Нет? Ещё нет? Искренне жаль, честное слово! Ну, вот мы и готовы. Ты уж только не забудь, — подхватывая Курлюкина, прокряхтел он, — его место… за тобой, если не сдрейфишь.

— А лысый? — спросил Курлюкин, оглядываясь.

— Какой ещё лысый? — удивился кот, — Нет никакого лысого. Давно уже. Лет сто, как минимум. Один знакомец рассказал. Прежде чем в больничку загреметь. Лошадь там была еще. То ли его сбила, то ли просто так померла, уж не припомню, — кот подмигнул, — Ты, блин, давай не отвлекайся. Тебе теперь много чего надо сделать. Сам вызвался, самому и…

— Да помню я, помню, — вздохнул Курлюкин, увлекаемый котом прочь. — Убраться в комнате. Не забуду. Но сперва… Спасибо.

***

Монетка вращалась медленно и плавно.

Курлюкин прошёл на кухню и выглянул в окно.

На скамейке сидели Гога, Мога и Чика.  Против обыкновения, в пиджаках, отглаженных брюках и даже причёсанные. «А ботинки-то, все одно нечищеные», — покачал головой Курлюкин. Гога и Мога курили, пуская наперегонки кольца. Чика просто так глазел на дерево со сломанной нижней веткой. Рядом со скамейкой валялся порванный мячик. И кучка гравия. «Какая маленькая», — удивился Курлюкин.

Курлюкин, не торопясь, набрал из-под крана ведро воды. Распахнул окно и, не обращая внимания на загрохотавший дальними грома раскатами, жестяной подоконник, стараясь никого не обделить, окатил всю троицу. Выслушав вопли, высунулся и беззлобно сказал:

— Ничего, ничего…  так чище будет. И да, уходя, соберите окурки, пожалуйста. — Троица ошалело таращилась вверх. Однако, против обыкновения, даже не пыталась хамить. — То-то же, — хмыкнул Курлюкин и пошёл в свою комнату.

Монетка медленно вращалась, отбрасывая на стены серебряные зайчики.

Курлюкин ухмыльнулся весело. Подмигнул кому-то невидимому.  Принялся, насвистывая откровенно варварский марш собственного сочинения, подметать комнату прихваченным на кухне веником. Ему пришлось раз десять мусор выносить, пока комната не приобрела хоть слегка жилой вид.

 «Свинцовый Цеппелин». При случае послушать. Вдруг это, и правда, больше, чем нелепый рисунок на стене. —  Он посмотрел на лежавший на чистом столе кулёчек с угольком. — И да, не забыть, когда придет время, нарисовать на стене очаг».

— Яшенька, — за дверью неуверенный голос, — ты… там? А я пироги. Вот, напекла.

  Обломок ветки посреди комнаты. Странно, как пропустил? Последняя, да?

— Твои любимые…

Яша стряхнул с ладошек пыль. Поднял ветку и огляделся — везде порядок: «Ну, что? Всё?  Да, пожалуй, что и так».

Монетка тихо опустилась в подставленную ладонь. Не глядя в карман. Пора.

 — Иду, — откликнулся негромко, — И правда — всё.

И, с дробовика дуплета грохотом, последняя ветка